Лазурное море - изумрудная луна - [31]

— Моя судьба лишь в моих руках, — сказал мальчик, поразительно мягким голосом. Обычный человек бы кричал от боли, смотрящий же ужаснулся от вида огненных рек, извивающихся на запястьях и локтях, а он с такой легкостью вытаскивал из окровавленной руки кинжал, отбрасывая его в сторону, и расплавы медно-охристой крови застывали в воздухе гранатовыми драгоценными каплями. Над головами сотен мужей, поднимающихся с колен стеклянно-лазуревыми нишами, нависали облачные вершины, развиваемые и сносимые могучими зефирами. Белая мантия слушателя своей судьбы окропилась красными лентами крови, а перистые облака, громадными горными верхами летели по голубому полотну, и тот же хладный поток, сбивавший снежные лавины с остроконечных черных возвышенностей, овевали их фигуры. Его господин был величественным в сравнении со всеми остальными, кто ползал у его ног по грязной и влажной земле, что могла поймать отражение бесконечного осколка неба, тогда как он стоял над всеми смертными мужами. Но сапфировые глаза его господина были синее раскинувшегося небосвода. В них заточилась недостижимость и бессмертное всевластие. Тор не замечал, что плачет, и лишь когда воздух коснулся его лица, он смог ощутить жар на коже щек.

Анаиэль де Иссои был изгнан из семьи в тот же день. И когда он сходил по широким ступеням белых мраморных лестниц, ступая босыми ногами, прочь из дворцовой обители своих родителей, то не оглядывался назад, даже когда старший брат выкрикивал его имя, кашляя кровью, разрывая голосовые связки. Его истерзанные вопли и рваный плач доносились сквозь заслоняемый в три шеренги барьер из воинов его собственного гарнизона, которым он клялся вырвать глотки и выколоть глаза. Аметистовый закат обжигал красивые и точеные черты лица, и черные кудри волос липли к мокрым от пролитых слез щекам. Когда его отец не мог вынести утраты, и не смел более сопровождать взглядом ровный и спокойный шаг своего сына, он отвернулся, уходя прочь, скрываясь за жемчужными ширмами и тяжелыми золотыми вратами, захлопнувшимися за его спиной. Гул от затворенных ворот раскатом пронесся по заполнившимся людьми улицам столицы Сиона, что выстраивались в плотные массы, чтобы улицезреть каждому уход одного из сыновей прославленного рода, на который наконец-то пала тень за долгие столетия. Зеваки, что жаждали увидеть кровь на белой рясе и разносить молву о падении знатнейшей фамилии своим друзьям, детям и внукам; торговцы с запада, что привозили пестрые ковры, на которых многоцветный орнамент и фон закрывались дивной вышивкой, и сотни ткачих могли прясть тканое полотно, выплетая цветочные каймы; подпольные купцы, привозившие с северных рубежей в темных, как нефть, бутылях сильнодействующий наркотик — все они не могли сдержать зверя любопытства, притаившегося на поверхности души. Останавливались паланкины, и женщины с длинными острыми платиновыми перстами на пальцах отодвигали прозрачные ширмы, что были легче зыблющейся пены морской, и яшмовые капли на тонких звеньях на кончиках ногтей сияли опадающими листами багрового делоникса над редеющим заходом. И как искусно выдыхали с жарких полных губ своих тусклый дым самоцветного кальяна, украшенного резьбой чудесных птиц, где в серо-смольных ручьях табака, вырисовывались пробужденные ото сна причудливые звери и базальтовые фантомы. Каждый изгиб совершенных тел женщин покрывала этническая роспись из натуральной хны с абстракциями и тонкими геометрическими иссечениями, мелкими точками, травяными узорами, протекая паутинами по обнаженной и упругой плоти. В сапфировых клетках с темно-синими гранями, как темнеющее дно водной глубины, выплетались кипарисовые ветви, и колибри со снегирями восседали на рубиновых креплениях, порхая кремневыми и пестро-алыми крыльями. Солдаты в леопардовых шкурах беспокойно переглядывались, стоя средь бескрайних аллей под ветвями тамариска, усыпанных бледно-розовыми лепестками, а золотые бляхи, увешивающие широкие плечи и сильную грудь, и колени сверкали звездным светом. И свинцово-висмутовые копья с двойными закругленными резцами, испещренные восточными завитками дол, нацелились на идущую детскую фигуру, и черные наконечники сотни воинов омывали белесые косы вишневого солнца.

Анаиэль чувствовал боль от натоптанных мозолей и стертую до мяса кожу стоп, жжение в пальцах, разбитых о красный кирпич, когда сломались ногти, жар горящей рассеченной ладони, мокрой и липкой от крови и сукровицы. Но он упрямо продолжал идти вперед, не желая останавливаться, мысленно читая молитву. Уже после того, как он вышел за пределы первой стены, выстроенной из чистого золота, и, выходя за границу райской темницы дворян, проходя в отдаленные районы, где проживали бедняки, он не каялся в своих проступках. Его прошлая жизнь была клеткой, в которую он более не мог вернуться из-за смертного пророчества, и не желал он сеять смерть и разруху в собственном доме. Когда дворянский отпрыск покинул блистающий Сион, проходя мимо идущих караванов, останавливающихся при виде его длинных волос, он не сожалел, отказываясь от помощи добрых путников, что кланялись в его обезображенные и грязные стопы. Через несколько дней пути ноги его стали такими же черными, как и у старца, что давал ему наставления будущего, от одежды исходил тошнотворный и мерзкий запах, смешанный с потом и прилипшей засохшей кровью. В борении со своим происхождением, он снял геральдические персты с пальцев рук, с гравюрами герба его семьи, без сожаления обменяв их на ключевую воду и жесткую одежду, льняное покрывало, вяленое мясо и несколько охотничьих ножей. Простые, но великолепно изготовленные лезвия могли рассечь даже камень, а в пути, который он прокладывал через беспредельные пустыни, где насмехались падшие тени над его несчастливой звездой, и ревели гиены, напевая в глухой ночи гортанные серенады полной луне, хорошее оружие становилось спасением. Теперь он заплетал волосы, скрывая их за безобразными рясами, которые раньше повергли бы в ужас, после дорогих шелковых одеяний, расшитых крупными аметистами, которые он прежде надевал во дворцах; теперь он оберегал каждый глоток воды, а кожаный бурдюк в мешке обретал ценность горсти алмазов, потому-то капли и сверкали, как драгоценные камни, и корил себя за то, что единожды испробовал наслаждение горячих вод в купальне, тогда как грязной не хватало обычным людям; теперь он спал не на нежных перинах и не на перьевых подушках, а на голой земле, и острые камни больно впивались в ребра. Он мог читать столько же книг, как и прежде, и без сомнений одаривал пиастрами книжных торговцев, без колебаний прощался с хлебом, приобретая карты и манускрипты с заклинаниями, считая необходимым продолжение образования, в котором он нуждался больше, чем в воздухе. Окровавленные шкуры убитых его кинжалами белых лисов и зайцев, он опаливал бриллиантовой россыпью и адамантовой пылью, придавая их огню, чтобы охотника не преследовал их угнетенный и враждующий дух. И спустя недолгое время он поселился в небольшом городе, таком далеком и безвестном, что ни один из его бывших прислужников не догадался бы отправиться в засушливые земли среди смертельных буро-шарлаховых каньонов, обнесенных стенами из нержавеющей породы темного металла, поднимающиеся к обжигающему полдневному царю дневного неба, где дороги улиц устилались темно-красным порфиром, а в домах знахарей и астрономов ходили серебристые ирбисы, безмолвно шествуя без цепей по спальням хозяев. Там в ризницах разрушенных белокаменных храмов цвели сикоморы с ярко-красными и розовыми, как кораллы Красного моря плодами, что на вкус были слаще яблочного сока и спелой малины и горячили небо лучше любого старого вина; там глубоко под землей в пещерах плелись прозрачные и прохладные источники минеральных вод; там пленяли благозвучные строфы молитвенных стихов, слагаемых жрецами. И там за золочеными вратами птичника на тростниковых циновках женщины плели из светлых прутьев и ивовых лоз корзины, другие вырезали тонкими ножами с рукоятями из слоновой кости на овальном корпусе карминовых лютен из ореховой древесины украшения; юные девушки собирали травы для целебных снадобий, и Анаиэль со страстностью вслушивался в плавную и красивую мелодию свирели и флейты, сопровождаемые треском сгибаемых лоз и тихих разговоров.