Лазурное море - изумрудная луна - [16]

— Я дарую тебе Судьбу, Иветта, — говорил он, и мир затих в ожидании его обрекаемых и одаряемых слов. На краткое мгновение она обомлела, широко распахнув бирюзово-мшистые, чистые как стекло озер, глаза, и дыхание покинуло ее телесную оболочку. Она не называла своего имени, но он произносил имя, данное ей по рождению. Он же смотрел на нее тем взглядом, которым смотрят на близкое по духу и разуму создание, как если бы знал ее все те годы, что оставляла она в пути пересечения многих заснеженных границ. И когда мужчина, коему были подчинены и подвластны смерть и время, и глубина мрака и бездонность снов, толковал ее предназначение, вырисовывая на ладонях искусные чернильные линии, исчезающие при соприкосновении с мягкостью лунного света. Ветер подхватил предречение, унося его в холодную высь. И выслушав толкование переплетений и встреч своей жизни, Иветта без сожалений и колебаний взялась ладонями за обжигающую чашу, испивая отвар до последней капли. Жар впитывался в каждую крупицу ее естества, в каждый нерв, сухожилие и потоки вен, соединяясь в самом сердце. И сделав последний глоток, пиала исчезла в бурых дымчатых миражах. Когда же его руки легко подняли дитя и усадили в красное кожаное седло с золочеными стременами, а в руки вложили узда на тонкой золотой цепи, волк встал с замерзшей земли, вслушиваясь в заветное веление своего бессмертного властелина.

— Отвези девочку к родителям, — властно наказывал человек, и тени заклубились в штормовом вихре за его спиной, поднимая снопы пепла и угля, обнажая образы тени, расползающиеся вдоль далеких утесов и подножий, и даже остроносая ладья луны не освещала его горделивый стан.

— Сохраняй в пути дитя заката и рассвета до самого конца.

Мужчина осторожным касанием провел на прощание указательным пальцем по детской щеке, в медленном и чутком мановении, наблюдая, как на золотисто-светлые ресницы опускаются кристальные снежинки, как отражается ночная темная вода неба в пораженных и сонных глазах. Спешно надвинул он на светлые кудри капюшон из меха черно-бурой лисицы, чтобы снег не мог насладиться мягкостью шелковистых лент, отсвечивающих солнечные блики.

— Не отпускай златые поводья, пока не доберешься до места, в котором желаешь очутиться, — говорил он нарицательным голосом, как если бы в нарушении его слов, последовало страшное наказание. И взмахнув рукой, в приказе послал мужчина волка вперед через запорошенные инеем и прозрачно-голубой изморосью снежные долины, а сам же растворился в полете взмывающей стаи черных коршунов, рассекающих широкими крыльями воздух. Тело волка с шкурой темного оникса стало огромным, хищная пасть удлинилась вместе с разрывающимися изнутри мышцами, выпирающими из-под свинцово-серой кожи, и заструилась смоляная кровь на снег, воспламеняя крепкий слой льда. Земля под его мощными, почти каменными лапами разверзлась, когда в прыжке он воссоединился со струями хладных бризов, растворившись в тенистом мраке. Иветта в страхе и волнении ухватилась за шкуру хищника, мчавшегося со скоростью северных бурь вдоль скалистых склонов и скованных под толстыми льдинами рекам, неподвластной ветру и звуку. И лишь протяжный вой, раскатившийся из его стальной груди, являл собой разбившиеся берега и взрыхленную землю, и черная вода полуночных теней плескалась в зеркальных ветвях, застывших в гололедице, вольно раскидывая острые прутья в хрустале. Его бег прошелся вдоль земель, как ненасытная, алчущий разрухи шторм, и все же дикость его образа была невидима для человеческих глаз. Люди оставались слепцами, не видя, как природа рвется на части вместе со стремительным путем северного стража. Каждый лепет ветра был глуше, отзываясь песнью в ее ушах, и поднимая взгляд к расстеленной ночной тиши, Иветта созерцала яркость млечного пути, и переменчивое движение звездных светил, вслушивалась в хоровые песнопения жестокой вьюги. Она чувствовала тревогу лесов, как могильная зыбь впитывалась в кору вековых деревьев, в сизый воздух, как бились сердца зверей, населявших густые пущи, и отзвук волчьей гонки от громадных черных лап разносился эхом по истомленным краям. Она сама стала тенью, пересекающей множество границ, темнотой, что нависала над пушистыми облаками, что запечатывалась в черных глубинах продольных рек, что обращалась в чудотворные образы, сгущаясь над высокими кострами, разожженными у ночлега путников. В ноздри ударил сладковатый запах имбиря и зеленых летних трав, и девочка инстинктивно натянула золотые поводья. Не сильно и не смело, но этого мановения хватило, чтобы волк остановился, принимая из расплывчатой, естественную физическую оболочку, ровным и спокойным шагом везя ее под остекленевшими рядами деревьев, сохранявших молчание, пока великий и гордый черный волк отпускал навозницу домой. Иветта прислонилась грудью к его мощной гриве, чувствуя под собой натужное и прерывистое дыхание, как отдается в собственных костях движение сильных мышц, как проскальзывает через жесткую от снега шерсть ветер. Аромат имбиря, перемешанный с тяжелым смогом сигар и дыма костра, именно такой запах вздыхала Иветта, прижимаясь лицом к широкополому теплому пальто своего отца, упиваясь мгновением нежности, когда любимые и сильные ладони гладили ее по голове, ласково проводя пальцами меж ее густых волос, что так напоминали пшеничные злаки. С особой и незаменимой родительской пристальностью и заботой разбирал он тончайшие локоны на аккуратные завивающиеся кудри, пока по скупым и бедным апартаментам разносился звук прядильного станка. Сокровище всего их дома было выполнено из эбеновой темной древесины, с фантастическими кружевными ножками, покрытых золотой краской, изображающих восточные сады с птицами, перекладины и валки украшала замысловатая и причудливая тонкая и мелкая резьба. И вечерами, пока отец рассказывал истории о ночных духах как добрых, так и лукавых, разрезая сладкие яблоки серебряным охотничьим ножом с гравировкой рысей и секачей, свободных в лесных раздольях, Иветта вслушивалась, как натягиваются нити, как ловко управляются мягкие руки дорогой мамы с темным челноком и трепалом. Деревянные корзины были переполнены шерстяными нитями, в большом комоде в отдельных ящичках располагались спицы, заостренные ножницы различной формы и длины, иглы. И когда у них оказывались свободные деньги, например, после продаж шкур или вяленого мяса и копченой рыбы, отец никогда не брезговал потратиться на дорогостоящие катушки шелковых нитей ярких и пестрых оттенков. Иветта никогда не стремилась научиться искусству вязания, хотя определенная доля таланта матери передалась ей по кровной линии, она изумительно могла выплетать амулеты, и из-под ее тонких и худощавых пальчиков вырисовывались удивительные браслеты из бисера и речного жемчуга. И столь необычны и изящны были создаваемые предметы, что многие купцы съезжались из дальних городов севера, чтобы приобрести ажурные украшения, сотканные из ткани и лесок с тщательностью и аккуратностью ювелира. Но такая работа быстро наскучила ей, требующая многодневного терпения и сосредоточенности, Иветта быстро отказалась от свойственного женщинам рукоделия, больше увлеченная пристрастиям охоты на дичь. В натуре ее живилась удалая прыть и храбрость, и воля, которой не хватало столь многим начинателям жестокого ремесла, сыновьям замечательных отцов. В те далекие и незыблемые памятью вечерами, полными спокойствия и будничными хлопотами отзывались в ней горечью. Именно тот едва осязаемый аромат потухшего пламени и сгорающей листвы впитался в шерстяное пальто отца, которым он укрывал ее в холодные и необузданные ночи, когда пурга управляла жизнью за оледеневшими окнами. Сколько бы раз ее не оставляли в соседней комнате, в глубокой ночи Иветта все равно пробиралась в опочивальню родителей, не боясь бегать босыми ногами по холодным как таящий снег плитам, не страшась формировавшихся узорчатых теней на белых стенах, а затем тесно прижиматься к бьющимся в унисон сердцам, с довольством и блаженством чувствуя, как ее укутывают в мягкие одеяла и рачительные объятия. Но если тогда половицы оставляли тепло ее тела, то теперь девочке чудилось, что башмачки, подаренные незнакомым мужчиной, выведшим душу из ночного мрака, оставляли за собой кровавые следы на безупречном покрывале снегов.