Лазоревый петух моего детства - [10]

Ольга еще больше съежилась.

Маша сорвалась с места, побежала к окну.

— Ты что перестал? Играй вальс из Ляховицкой. Ляховицкая на шкафу! — закричала она.

Старуха Даша обняла Ольгу.

— Не обращай внимания. Маша старуха добрая. Чуткости у нее маловато, а доброта есть. Последним поделится.

— Неужели добротой можно оправдать глупость? — спросила Ольга.

Бабушка кинула на нее растерянный взгляд.

— Помолчи, не тебе судить Машу. Не доросла. Кушай вот вкусненькое.

— Я ее не сужу. Я ее просто боюсь.

— Нашел? — крикнула Маша в окно. — Медленно играй, не скачи по клавишам, как козел по грядкам.

Она вернулась к столу, села грузно и снова принялась терзать бабушку:

— Ну, как же ты, Клаша, не помнишь рыжую Марфу? Такой цвет и в гробу вспомнить можно.

— Я твоему Аркашке за этот самый цвет уши нарвала, — сказала старая дворничиха.

— То-то он сегодня фальшивит. — Маша откусила пирога. — У тебя своих нет, потому и хохочешь.

— Ага. Я своих в войну похоронила.

— Легко тебе живется! — Старуха Маша сказала это по инерции, потом спохватилась и добавила: — Я бы на твоем месте икала от горя.

Дворничиха поперхнулась, пробормотала с натугой:

— Ну, беда.

Маша еще пирога откусила. Причмокнула.

— Вкусный пирог. Ты, Клаша, всегда была мастерица пироги печь… Марфину избу Аграфена-солдатка спалила из ревности. Ну, как же ты, Клаша, не помнишь рыжую Марфу? Марфа же тебе родственницей приходилась. Ну, ну… Вспомнила? Ры-жа-я. Ею ребятишек в деревне пугали.

— Не было у меня рыжих родственников, — сказала бабушка.

— Как же не было, когда я знаю, что были. Рыжая Марфа твоя родственница.

За окном заиграли вальс, медленный и торжественный. И все вокруг подтянулось: кресла у стен словно щелкнули каблуками, кот в подвале перестал мышь ловить, принялся вылизывать грязь с боков.

— Не этот! — вскочила старуха Маша. — Я тебе велела не этот играть. Другой! — Она хрипло и фальшиво запела: — Ум-па-па, ум-па. Ля-ля-ля-ля, тру-ля-ля… Понял?

За окном заиграли другой вальс.

— Когда хочешь, тогда можешь, — сказала старуха Маша.

Ольгина бабушка упрекнула ее:

— И вообще, Маша, нечуткая ты. При рыжем нельзя о рыжем разговаривать. Нетактично. Своего Аркашку на рояле учишь, а у самой тактичности нет. Даже когда в трамвае один рыжий сидит и вошел второй, он никогда с ним рядом не сядет.

— Это ихнее дело, — заявила Маша. — Господь с ними, я их не осуждаю. А Ольга — она же своя. Она на меня не обидится. Морковочка. — Старуха поцеловала Ольгу и объяснила: — Я твою бабку о Марфе спрашиваю, чтобы она биографию вспомнила. — Маша повернулась к бабушке. — От родственников отказывается. Какая безродная. Может быть, тебя в капусте нашли? Мне мораль читаешь, а сама от своих открещиваешься. Я вот от родственников не откажусь. Будь он хоть вором. Я его заклеймлю, в лицо ему плюну, а отказаться — не откажусь.

— Не было у меня рыжих родственников, — с угрозой в голосе сказала бабушка.

Дворничиха прошептала Ольге:

— Не обращай внимания. Они, сколько я их помню, все время спорят.

— Если еще хоть слово про рыжую Марфу, я улечу обратно на Север, — прошептала Ольга.

— Что ты, милая.

За окном печально и ломко затренькала балалайка.

— Шурик страдает, — сказала Клаша.

— Любовь, — улыбнулась Даша.

— Непутевый — везде непутевый. Даже продавщица — тьфу! — и та на него не смотрит. — Старуха Маша пожевала пирог, возмущенно сверкнула на бабушку глазами. — А я говорю, рыжая Марфа твоя родственница. Она кривого Матвея дочка. А кривой Матвей и твой дед — братья двоюродные.

— А я говорю, не было у меня рыжих родственников. Матвей был каштановый.

— Нет, рыжий.

— А я говорю — каштановый. Не было у меня рыжих родственников и не будет.

Ольга вскочила из-за стола. Стул в накрахмаленном белом халате упал. Ольга спросила тихо:

— А я?

— Что ты? Ты сиди, ешь пирог.

— А я разве тебе не родственница? — крикнула Ольга, оттолкнула ногой упавший стул и выбежала из комнаты. Громко хлопнула лестничная дверь. Звонок над ней звякнул от неожиданности. Умолкла балалайка. Аркашкин вальс громыхнул нелепым аккордом и затих.

— Ишь ты, — сказала старуха Маша. — Вся в рыжую Марфу. У тебя, Клаша, еще деверь был рыжий, Варфоломей.

— Не было деверя! — тихо и угрожающе прошептала бабушка.

— Как же не было?

— Не было!..

— Был!

Старая дворничиха взяла в зубы нож. Зарычала. И Маша, и Клаша примолкли в испуге. И Маша, и Клаша спросили:

— Что с тобой, Даша? Ты, никак, спятила?

Картина пятая

На дворе опавшие листья. Их намело с улицы. Они колышутся и тоненько звенят. Ветер обшаривает углы и подвалы, торопит засыпающие деревья.

Воробьи снова завладели двором, скандалят и скачут.

Ольга выбежала из парадной. Воробьи разлетелись, как брызги. Со второго этажа во двор спрыгнул Аркашка, схватил Ольгу за руку и потащил ее за каменный цоколь вазы.

— Прячься, бабушки мчатся!

Ольга сжалась в комок. Аркашка развалился на скамейке, задрал ногу на ногу и принялся спокойно свистеть песни.

Старухи высыпали из парадной — Маша за Клашей, Даша за Машей.

— И не отказывайся. Твой деверь Варфоломей был форменный рыжий.

— Нет, каштановый… Ольга! — позвала бабушка. — Ольга!

— Форменный рыжий. Его так и дразнили: Красный Варфоломей. Его кулаки вилами закололи, когда он по продразверстке ходил.