Лазоревая степь (рассказы) - [51]

На покосе работал один Федор. Хозяин сидел на передке косилки на удобном железном стульчике, махал арапником, погоняя быков, а Федор короткими вилами, задыхаясь, сваливал тяжелые вороха зеленой травы. Только лишь натужившись спихнет вал, а крылья косилки с сухим надоедливым тарахтеньем уже наметают к ногам новые груды травы. Иногда быки становились отдыхать, хозяин потягиваясь ложился под копну, задрав рубаху, гладил руками свой брюзглый желтый живот и тупо глядел на белые плывущие клочья облаков.

Федор в первую остановку вытряхнул из рубахи колючую пыль и травяные остия и тоже присел было под косилку, но Захар Денисович удивленно оглядел его с ног до головы, сказал с расстановочкой:

— Ты што же это? Ты, браток, на меня не гляди. Я твой благодетель и хозяин, ты вникни в это. Я могу и вовсе не работать по причине своей нутряной хворобы, а ты бери вилы да иди-ка копнить. Вон там за логом трава уж просохла.

Федор поглядел, куда указывал волосатый палец хозяина, встал, взял вилы и пошел копнить. Через полчаса хозяин, приятно всхрапнувший под навесом копны, проснулся оттого, что кузнец заполз ему под рубаху; выругавшись смачно, раздавил несчастного кузнеца и, прикрывая опухшие глаза ладонью, поглядел, как Федор копнит.

— Федька!

Федор подошел.

— Сколько копен свершил?

— Девять.

— Только девять?.. Ну, садись на косилку.

Быки тронулись, на ходу перетирая жвачку; дрогнула косилка, застрекотали крылья, сметая траву к задку. Захар Денисович, жадный до крайности, пустил ножи под самый корень травы. Ножи сухо чечекали, сбривая густую поросль, все шло как следует, но на повороте косилка вдруг с разгона налетела на кучу земли, вырытой кротом, и стала, зарывшись зубьями в землю, подрагивая от напряжения. Федор соскочил с сидения поглядеть, не обломались ли, но на этот раз все сошло благополучно.

Работу бросили перед наступлением темноты. Федор притащил к стану сухого бычачьего помету, надергал прошлогодней старюки-травы, бурьяну и разложил огонь. Из сумочки хозяин скупо отсыпал пшена и велел очистить три картофелины. С обеда он был в хорошем настроении, раз даже похлопал Федора по плечу, но перед ужином Федор испортил все дело, отрезал лишний ломоть сала в кашу. Захар Денисович, недовольно косоротясь, долго ему выговаривал за это, за ужином хмурился и лег спать, вздыхая и что-то пришептывая.

Немножко „о доброте благодетеля“

Часто вспоминал Федор слова хозяина: „Ты помни мою доброту“. Жил он у него третью неделю и никакой доброты пока не видел. Одно лишь твердо знал, что Захар Денисович — жох-мужик и умеет работой вытянуть из человека жилы. С раннего утра до поздней ночи мотался Федор по двору, а хозяин покрикивал, кривил губы и делал недовольное лицо.

В первое воскресенье думал Федор сходить в Даниловку проведать мать, но Захар Денисович еще в субботу с вечера заявил:

— Завтра пораньше отправляйся картошку полоть. Бабы говорят, страсть как затравела. — Помолчав, добавил: — Ты не думай, ежели праздник, так можно байбаком лежать, да хлеб жрать. Теперя время горячее, — день год кормит, это уж зимой будешь нахлебничать.

Федор смолчал. Колючий страх потерять место делал его приниженным и покорным. Утром взял кусок хлеба, мотыгу и отправился полоть. К полудню так намахался мотыгой, что ударило в голову, и тошнота подкатила к горлу. С трудом разогнул спину, сел на пригорок пожевать хлеба и плюнул: впереди сажен на восемьдесят шершавым лоснящимся бархатом зеленела еще невыполотая трава.

К вечеру, с трудом передвигая ноги, налитые гудящей болью, доплелся до двора. Хозяин встретил его у ворот. Не вставая с завалинки, спросил:

— Всю прополол?

— Осталась делянка.

— Экий ты, брат… Небось, лодырничал, либо спал, — досадливо буркнул он.

— Не спал я, — хмуро отозвался Федор, — всю за один день немыслимо прополоть.

— Иди, не разговаривай! В другорядь будешь так работать, так и жрать не получишь! Дармоед! — крикнул вслед уходившему Федору.

На горьких хлебах

Тянкой безрадостной чередой шли дни и недели. С раннего утра до поздней ночи работал Федор не покладая рук. В праздничные дни хозяин нарочно приискивал какое-нибудь дело, лишь бы занять чем-нибудь время, лишь бы не был батрак его без работы.

Прошло два месяца. У Федора рубаха от пота не высыхала, выдабривался, думая, что хозяин к концу второго месяца уплатит за прожитое время, но тот молчал, а у Федора совести нехватало спросить.

В конце второго месяца как-то вечером подошел Федор к Захару Денисовичу, сидевшему на крыльце, спросил:

— Хотел деньжат у вас попросить. Матери переслал бы…

— Какие там деньги сейчас. Што ты, брат, очумел, што ли?.. — испуганно замахал тот руками. — Вот помолотим хлеб, налог отдадим, тогда, может, и деньги будут!.. Ты их спервоначалу заработай!

— Обносился я, чирики вон разлезлись. — Федор поднял ногу с ощеренным чириком; из рваного носа глядели потрескавшиеся пальцы. Захар Денисович ухмыляясь долго глядел ему под ноги, потом отвернулся.

— Теплынь стоит, можно и босым…

— По колости, по жнивью не проходишь.

— Ишь ты нежный какой! Ты ненароком не барских ли кровей будешь? Не из панов, бывает? — Федор молча повернулся и под хохот хозяина, краснея от унижения, пошел к себе под сарай.