Лазарит - [215]

От Эйрика с его живым, неугомонным и простодушным нравом в Акре было немало пользы. В отличие от Сабира, который вконец расстроил в этот день Мартина тем, что прикончил старого Иегуду, засунув ему в глотку рукоять бича, забытого Мартином в тайном помещении.

— А что было делать, если старик внезапно впал в исступление, — оправдывался сарацин в ответ на упреки Мартина. — Начал биться, вопить, выть — мол, не в силах больше выносить заточение. Я и попытался его утихомирить, да малость перегнул палку…

Мартину было жаль старого врачевателя. Да и как объяснить случившееся Сарре, относившейся к старому другу семьи с глубоким почтением? Придется солгать, что Иегуду бен Азриэля попросту отпустили. Но как быть с его телом? При такой жаре оно начнет стремительно разлагаться. Вот и оставить бы Сабира наедине с ним, пусть насладится делом своих рук…

Это, однако, было бы слишком опасно. Поэтому Мартину пришлось вызваться вне очереди в ночной караул. После полуночи он бесшумно отворил боковую калитку, ведущую в переулок, и в нее тотчас выскользнул Сабир, унося на плечах закутанное в холстину тело несчастного еврея. Ему предстояло избавиться от него в укромном месте, а затем отправиться во все тот же духан. И Мартину будет спокойнее, если его чрезмерно прыткий приятель пока будет держаться в стороне от резиденции Лузиньянов. А ведь как он поначалу радовался появлению Сабира!

И тем не менее в ту ночь Мартин размышлял не столько о Сабире и злосчастной судьбе старика Иегуды, сколько о предстоящей встрече с Джоанной. Сменившись под утро, он немного вздремнул, привел себя в порядок и, закутавшись в долгополый плащ, направился к величественному собору Святого Андре.

Мартин не предполагал, что будет так волноваться. Сердце оглушительно стучало, он то спешил, то, наоборот, замедлял шаг, гадая, как произойдет их встреча. И все же что-то подсказывало ему, что женщина, которая так любила, не предаст. Впрочем, все зависит от того, что сказал ей Шампер. Однако то, что творилось с ним сейчас, эта смутная радость, тревога и трепет, напоминали чувства юнца, впервые отправляющегося на свидание. Чем это объяснить?

Колокольня храма вонзалась в едва начавшее светлеть небо подобно стреле. Расположенный на высоком холме, собор был выстроен в новом стиле, который называли французским или готским.[146] Мартину доводилось видеть подобные церкви близ Парижа — в Сен-Дени, они оставляли неизгладимое впечатление. К несчастью, внутреннее убранство собора сильно пострадало, так как мусульмане уничтожили великолепные скульптурные изображения святых и ангелов. Уцелели лишь лилии на капителях стройных колонн, помещенные туда в память о короле Людовика, отце Филиппа Французского. Тот в недалеком прошлом посетил Сен-Жан-д'Акр и впоследствии прислал сюда лучших мастеров — они-то и украсили собор Святого Андре стрельчатыми сводами и рядами изящных окон.

У входа в храм топтались несколько охранников с копьями. На их накидках виднелись гербы Плантагенетов, и это означало, что королева уже здесь. У Мартина потребовали представиться, но герб Лузиньянов на его котте и названное им имя вполне удовлетворили воинов, и они расступились. У входа Мартин задержался у чаши с освященной водой, коснулся ее поверхности и, опустившись на колено, осенил себя знаком креста. И тут же отступил в тень под хорами: стоявший неподалеку прихожанин обернулся, и он узнал в нем капитана Дрого. Саксу ни к чему видеть Мартина, но само его присутствие подтверждало — Джоанна здесь.

День едва занимался, и под сводами храма еще было сумеречно. Ни одно из высоких окон не было застеклено, и свободно влетавшие сюда голуби рядами сидели на карнизах под сводами. Внутреннее пространство собора — широкий центральный неф и боковые приделы, скрытые за рядами колонн, — было совершенно пустынно. Мартин, словно тень, перемещался вдоль правого бокового придела, постепенно приближаясь к алтарю, перед которым застыли две коленопреклоненные женские фигуры. На алтаре горели свечи, с хоров доносилось мелодичное пение, возносился дымок ладана.

Королева Беренгария молилась страстно, то воздевая руки к небесам, то простираясь крестом на каменных плитах пола. Джоанна же казалась застывшим изваянием. Ее голова была смиренно опущена, глаза устремлены на четки, янтарные бусины которых она машинально перебирала.

Мартин осторожно выглянул из-за колонны — и уже не смог отвести взгляд.

У него перехватило дыхание, он почувствовал, как туго забилась жилка на виске. Сила удара, неожиданно нанесенного ему красотой этой молодой женщины, была поистине непреодолимой.

Она показалась ему невероятно прекрасной, но это была не та холодная и далекая красота, которой можно только восхищаться. Джоанна была родной — он это чувствовал всем своим существом. Изящная головка под легкой дымчатой вуалью, поблескивающий обруч поверх нее, молитвенно сложенные руки. Ее профиль казался светящимся в сумраке храма: угадывались длинные ресницы, тонкая линия носа, слегка припухшие губы… О, он помнил, как целовал эти губы, какие они сладкие и доверчивые!..

Он оперся плечом о колонну, продолжая жадно смотреть на Джоанну. Только сейчас он понял, как все это время тосковал по ней. Сердце уже не помещалось в грудной клетке и сладко ныло, губы пересохли, но с них не сходила улыбка, которой он даже не замечал. Потому что даже просто смотреть на нее было огромной радостью.