Лавка - [54]

У нашего учителя Румпоша выпадают как светлые, так и темные дни. В светлый день еще из сеней слышен его крик: «Котипусеньки!» Никто не понимает, что это слово значит. Может, Румпош слышал его на учительском семинаре? Когда поспевают вишни, Румпош, случается, приносит полные карманы и, войдя в класс, спрашивает:

— Кто хочет?..

— Я! Я! Я! — звучит со всех сторон. Вишен хотят почти все. Румпош подходит к мальчику, который кричал громче других, показывает ему пустую ладонь и говорит: «…быть моим ослом?» Потом он шествует по классу дальше и спрашивает: «Кому дать?» «Мне, мне, мне!» — снова звучит в ответ. Румпош останавливается перед какой-нибудь девочкой и дает ей вишню. Несправедливость! Из раздачи вишен мы можем сделать вывод, кого любит Румпош — он любит девочек.

Я не участвую в криках «Мне! Мне! Мне!». Даже если Румпош нагло останавливается у моей парты и подбадривает меня жестами, я не открываю рта, я не хочу вишен, я не хочу быть его ослом.

Если усы у Румпоша отвисли, как куриный хвост под дождем, это значит, что у него не просто плохой день, это значит, что у него день хуже некуда. Тогда он с порога командует «Встать!», и мы встаем. «Книги Библии!» — командует он, и это значит, что мы должны наизусть отбарабанить ему названия всех книг Ветхого и Нового завета, быстро и не подглядывая. Книги Ветхого завета подразделяются на четыре части: книги-истории, книги-поучения, книги пророков и книги апокрифические. Мне Румпош велит перечислить книги пророков, я начинаю бубнить себе под нос: Исаии, Иеремии, плач Иеремии, Иезекииля, Даниила, Осии, Иоиля, Амоса, Авдия, и так далее и так далее. Чтобы поскорей управиться с пророками, я решил обойтись без повтора «Иеремия» и «Плач Иеремии», я ограничиваюсь одним Иеремией, после чего перехожу к Иезекиилю и Даниилу и тем даю Румпошу повод излить на меня свой гнев.

— А ну, подойди сюда! — говорит он грозным голосом, и я подхожу.

Передняя парта — это у нас место экзекуций. Мальчики, сидящие на ней, должны сдвинуться поплотнее, чтобы я, грешник, мог лечь на нее. Кроме того, у нас принято собственной рукой натягивать штаны на заду, чтобы облегчить задачу Румпоша, и я натягиваю. Пятнадцать ударов ореховой тростью — такова такса при упущениях относительно Ветхого завета. Меня же Румпош награждает двумя ударами сверх положенного за то, что я хотел его обсчитать на плач Иеремии.

С тех пор я уже больше не пытаюсь внести рационализацию в последовательность древних пророков. Когда я буду лежать в могиле, можете смело окликнуть меня и задать вопрос, и я без сучка-задоринки перечислю вам оттуда все имена замшелых мудрецов. Впрочем, до сих пор никто, кроме Румпоша, от меня этого не требовал.

Тем же методом мы изучили христианские заповеди и так называемые просьбы с комментариями Лютера и множество песнопений из молитвенника и стихов из хрестоматий; даже любовь к немецкой поэзии Румпош вколачивал в нас ореховой тростью.

Во многих из одноклассников этот метод воспитал твердость духа, теперь они больше не плакали, когда им отсчитывали положенные двадцать ударов, и еще они стали твердозадые, например, мягкое место у Альфредко Заступайта стало тверже, чем душа у нашего учителя.

Но на Румпоша никто не жаловался. Наши отцы по вечерам распевали под его руководством, или, правильнее сказать, под его управлением: Дышит садик уютом / И теплеет душа, / Если солнечным утром / Рву цветы не спеша.

Мои сыновья обмениваются улыбками, если я начинаю рассказывать им про старых пророков, но, когда я со своей стороны любопытствую, сколько им приходится заучивать наизусть, выясняется, что их тоже донимают заучиванием того, чего жизнь от них никогда не потребует, и тут я сам разражаюсь плачем Иеремии.

Чем больше функций взваливает на себя Румпош, тем чаще он работает после обеда вне дома, причем некоторые виды его разносторонней, хотя и невидимой деятельности заставляют его работать до глубокой ночи. Жизнь вовсе не так проста, как вам кажется! У Румпошихи с каждым месяцем уходит все больше сил, чтобы утром поднять господина учителя с постели. Ему надо по крайней мере заглянуть в класс.

Румпош приходит совершенно больной и истерзанный и хриплым голосом приказывает: «Всем петь!»

И мы заводим: Кто может мне сказать, / Где ждет меня конец. / Уходит день за днем, / Подходит ближе смерть.

Румпош затыкает уши: наше пронзительное пение причиняет ему боль, у него болят волосы.

Я сам наблюдал, как один безработный фокусник в лавке у моей матери за две бутылки взялся разрезать свистом тонкий стакан, так называемый пивной бокал. Некоторое время он насвистывал, подыскивая тон, непереносимый для стекла, нашел, свистнул во всю мочь — и стакан треснул. Может, и Румпош боится, что от наших песен у него треснет череп? Он дает нам знак, и мы начинаем молиться: Как мирно я всю ночь проспал, / Как радостно с постели встал…

Затем Румпош возлегает на свою классную кровать. Роль кровати играет крышка первой парты, верхняя крышка лобного места. Учитель вытягивает ноги, приваливается спиной к стенке, а для нас начинается урок по предмету, которого не сыщешь ни в одном школьном расписании. Предмет называется