Лавка древностей. Том 2 - [102]

XXXIV

Съ наступленіемъ утра, когда пріѣзжіе стали покойнѣе относиться къ своему новому горю, учитель разсказалъ имъ о послѣднихъ минутахъ ея жизни.

Она скончалась два дня тому назадъ. Всѣ ея друзья собрались у ея постели, съ минуты на минуту ожидая ея кончины. Они всю ночь то разговаривали съ ней, то читали ей вслухъ, но, наконецъ, ее стало клонить ко сну. Судя по нѣкоторымъ фразамъ, еле слышно произнесеннымъ ею во снѣ, ей снились нѣкоторыя сцены изъ ея скитаній съ дѣдушкой, но не тяжелыя, — тѣ, повидимому, отступили на задній планъ. Она нѣсколько разъ горячо благодарила кого-то — вѣроятно, тѣхъ добрыхъ людей, которыхъ Господь посылалъ имъ на помощь — и все повторяла: да благословитъ васъ Богъ. Она умерла въ полной памяти и вовсе не бредила. Только одинъ разъ ей представилось, будто какая-то чудная музыка раздается въ воздухѣ. Богъ знаетъ, можетъ быть, она и точно слышала ее!

Она спала тихо, очень тихо. Когда она открыла глаза, она пожелала, чтобы всѣ еще разъ ее поцѣловали и затѣмъ, повернувшись къ дѣдушкѣ съ нѣжнѣйшей улыбкой — всѣ присутствовавшіе при этой сценѣ увѣряютъ, что они никогда ничего подобнаго не видѣли и что ея улыбка на всю жизнь врѣзалась у нихъ въ памяти — обвила руками его шею, да такъ и умерла въ его объятіяхъ. Даже не замѣтили, какъ она испустила духъ.

Она часто разсказывала о двухъ сестрахъ, называя ихъ своими милыми друзьями, и не разъ выражала желаніе, чтобы имъ какъ нибудь передали, что она часто ходила за ними во время ихъ прогулокъ и что она много, много о нихъ думала. Въ послѣдніе дни она часто вспоминала о Китѣ: просила передать ему, что помнитъ и по-прежнему любитъ его и что ей очень хотѣлось съ нимъ повидаться. Даже и тогда воспоминаніе о Китѣ вызывало у ней легонькій смѣхъ, чуть-чуть напоминавшій ея прежній ясный, веселый смѣхъ.

За всѣмъ тѣмъ она ни на что не жаловалась, ничѣмъ не бывала недовольна. Кроткая, покойная, какъ и всегда — она лишь съ каждымъ днемъ становилась серьезнѣе и все горячѣе выражала окружающимъ свою любовь и признательность — она угасла, какъ гаснетъ вечерняя заря въ тихій, лѣтній день.

На утро, не успѣло солнце подняться, какъ ужъ ея маленькій любимецъ, тотъ самый мальчикъ, что ночью жаловался могильщику на страшный сонъ, принесъ засушенные цвѣты, просилъ, чтобы ихъ положили ей на грудь. Съ вечера, прежде чѣмъ идти спать, онъ долго бродилъ около ея комнатки; слѣды его маленькихъ ножекъ ясно запечатлѣлись на снѣгу, подъ ея окномъ: ему вообразилось, что ее оставили тамъ одну, и онъ не могъ перенести эту мысль и долго сторожилъ ее.

Мальчику приснился и другой сонъ: будто она возвратилась къ нимъ такой, какой всегда была. Онъ убѣдительно просилъ, чтобы его впустили къ ней, увѣряя, что никого не будетъ безпокоить: онъ, молъ, одинъ весь день просилѣлъ около братца, когда тотъ умеръ, и былъ очень радъ, что ему позволили быть такъ близко возлѣ него. Его, конечно, пустили и онъ сдержалъ свое слово: такъ велъ себя, что у него можно было бы поучиться и взрослымъ.

До его прихода старикъ ни разу не отошелъ отъ ея кроватки, не произнесъ ни одного слова, развѣ только обращаясь къ ней. Когда-жъ онъ увидѣлъ ея любимчика, онъ заволновался, пожелалъ, чтобы тотъ подошелъ ближе и затѣмъ, указывая на ея кроватку, въ первый разъ залился слезами. Видъ ребенка благотворно подѣйствовалъ на него, поэтому ихъ оставили наединѣ.

Мальчикъ съумѣлъ своей безхитростной лаской, своими разсказами о ней нѣсколько успокоить старика: уговорилъ его отдохнуть немного, потомъ повелъ гулять. Словомъ, старикъ почти безпрекословно исполнялъ все, что тотъ хотѣлъ. И такимъ-то образомъ въ день похоронъ онъ совсѣмъ увелъ его изъ дому, на томъ основаніи, что надо, молъ, собрать для нея свѣжихъ листьевъ и ягодъ.

Это было въ воскресный ясный зимній день. Когда они шли по деревнѣ, всѣ давали имъ дорогу: кто кланялся старику, кто почтительно жалъ ему руку; иные стояли съ непокрытой головой, когда онъ проходилъ мимо: да поможетъ ему Богъ, да подкрѣпить его въ его великомъ горѣ, говорили они ему вслѣдъ.

— Сосѣдка, отчего это нынче всѣ въ траурѣ? У всѣхъ либо черный крепъ на рукѣ, либо черная ленточка на шляпѣ, спросилъ старикъ, останавливаясь у хижины, гдѣ жила мать его маленькаго провожатаго.

— Не знаю, сосѣдушка, отвѣчала та.

— Да и на васъ черное, воскликнулъ старикъ. — И ставни вонъ тамъ и тамъ заперты, а теперь день. Прежде этого никогда не было, что это значитъ?

И на это сосѣдка отвѣчала, что не знаетъ.

— Пойдемъ домой, надо узнать, что это такое, засуетился старикъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, не уходите, удерживалъ его мальчикъ. — Вы обѣщали пойти со мной на ту зеленую лужайку, гдѣ мы часто съ ней плели вѣнки для ея садика; вы сколько разъ заставали насъ тамъ, въ цвѣтахъ. Нѣтъ, не уходите!

— Гдѣ она? скажи мнѣ, гдѣ она? спрашивалъ старикъ.

— А развѣ вы не знаете? Вѣдь мы съ вами только что ее видѣли.

— Такъ, такъ. Это была она. Кажется, она.

Онъ прижалъ руку ко лбу, оглянулся кругомъ блуждающимъ взглядомъ и, какъ бы побуждаемый внезапно осѣнившей его мыслью, перешелъ черезъ дорогу и постучался въ избу могильщика. Томъ вмѣстѣ съ своимъ глухимъ помощникомъ грѣлся у огня. Увидѣвъ вошедшаго, оба мгновенно встали.