Лавиния - [20]

Дома он прежде всего попытался убедить всех, что нужно скорее бежать из города, спасаться, но его отец Анхис уходить не хотел. Анхис был калекой [35] и едва мог передвигаться. Он сказал, что хочет умереть в своем доме. А слуги не хотели оставлять своего хозяина. Эней уже готов был сдаться и снова броситься в гущу безумной схватки, чтобы там, на улицах родного города, и погибнуть, но жена его Креуса сказала, что он не имеет права так поступать, что им нужно спасти своих людей, ибо это их долг. Пока она все это говорила, их маленький сын Асканий стоял рядом с нею, и вдруг кто-то воскликнул: «Глядите!» – и все увидели, что у мальчика вспыхнули волосы – золотистое пламя так и взвилось у него над головой. Перепуганные люди поспешили затушить огонь, но старый Анхис, хорошо разбиравшийся в знамениях, сказал, что это добрый знак. Потом они увидели, как огромная падающая звезда промчалась по небу и упала в лес на склоне горы, возвышавшейся над городом. Гора эта называлась Ида [36]. И вот тут уже Анхис сказал, что им нужно следовать за этой звездой. В общем, Эней велел всем обитателям дома поскорей собираться и бежать из города куда глаза глядят и назначил им место встречи: на горе Ида у старинного алтаря Великой матери [37], богини плодородия. Затем Анхис собрал фигурки домашних богов в большой глиняный горшок, Эней посадил своего изувеченного отца на плечи, взял маленького Аскания за руку, велел Креусе следовать за ними, и они стали осторожно пробираться по темным улицам города. Но Анхис, заметив в переулке вражеских воинов, крикнул Энею, чтоб тот бежал скорее. Эней послушался отца, свернул куда-то и кинулся бежать, но в темноте сбился с пути. Потом он, правда, сообразил, где находится, и двинулся к городским воротам, по-прежнему неся на спине отца и держа за руку сынишку. Но лишь добравшись до того жертвенника на горе, где его уже ждали собравшиеся там люди, он понял, что Креусы с ними нет. Она шла за ним следом, когда он свернул и побежал, и он даже ни разу не оглянулся, не проверил, не отстала ли она. Никто из собравшихся на горе Ида тоже ее не видел.

Тогда Эней уже в одиночестве вновь поспешил в город, надеясь, что Креуса просто вернулась домой. Однако, прибежав туда, он увидел, что их дом объят пламенем. Он еще долго метался по улицам Трои, отчаянно зовя жену: «Креуса! Креуса!» – но видел лишь разрушенные, горящие дома и воинов, которые убивали и грабили его соплеменников. Вдруг прямо перед собой на темной улице он заметил Креусу. Только она почему-то показалась ему куда выше, чем обычно. И она сказала Энею: «Нет, я с тобой не пойду, но и рабыней ни одного из этих греков я не стану. Мать-Земля хранит меня. А тебе, милый мой муж, придется надолго уехать в далекие края. Уезжай, любимый, ты должен это сделать! Странствовать ты будешь, пока не достигнешь Западных Земель. Там ты станешь царем и женишься. А обо мне не плачь, но пусть твоя любовь ко мне хранит нашего сына!» Энею хотелось поговорить с женой, обнять ее – три раза пытался он это сделать, но это было все равно что обнимать ветер или сновиденье. Креуса уже ушла в страну теней.

И тогда Эней вернулся к тому черному жертвеннику на горе, где уже успела собраться изрядная толпа троянцев. Люди бежали из города и присоединялись к членам семьи Энея и его слугам. Пока что никто из греков за ними не погнался. Наступал рассвет, и Эней, снова посадив отца себе на плечи, повел своих соплеменников в горы – в том направлении, куда упала звезда.

Я помню, что, как только смолк голос поэта, издали сразу донесся тонкий писк какой-то ранней пташки, хотя небеса еще были объяты ночной мглой, и птичке никто не ответил. Значит, и у нас, в Альбунее, скоро утро, подумала я и увидела, что там, где только что сидел мой поэт, уже никого нет. Тогда я, устроившись поудобней, свернулась клубком на овечьих шкурах и крепко уснула. Я спала до тех пор, пока меня не разбудили яркие лучи солнца, которые, пробившись сквозь густую листву деревьев, ударили мне прямо в лицо.

* * *

Я была чудовищно голодна, прямо как волк, так что пошла прямиком в хижину дровосека, где меня ждала Маруна. В старой округлой хижине со стенами из горбыля и соломенной кровлей была только одна комната. Дровосек уже ушел в лес, и я попросила у его жены чего-нибудь поесть. У нее ничего не оказалось, кроме нескольких ложек пшеничной каши и чашки простокваши из козьего молока, и она, страшно стесняясь и боясь оскорбить меня подобным угощением, все же предложила его мне. Я, разумеется, мигом все проглотила и, поскольку мне нечего было дать ей, от души расцеловала ее и поблагодарила за то, что она накормила «голодную волчицу». Она лишь смущенно засмеялась.

– Но что же вы сами-то есть будете, – ужаснулась я, – ведь я слопала все, что у тебя тут было?

Но она меня успокоила:

– О, муж всегда приносит из лесу кролика или несколько птиц.

– Тогда я, пожалуй, подожду его возвращения, – пошутила я, но моя шутка лишь снова ее смутила. Бедняжка, несомненно, считала, что у нас в регии всегда едят только мясо.

Итак, мы с Маруной отправились в обратный путь, и на душе у меня в то утро было так хорошо и радостно, что Маруна, заметив это, спросила: