Лавина - [83]

Старательно маскируя свое состояние, шел Сергей в цепочке людей, от которых чувствовал себя бесконечно отделением своим новым знанием, шел, чужой всему. Ночью воображение с въедливой натуральностью заставляло вновь и вновь переживать падение. И — как если бы спасительной снежной пробки не было и не было веревки, что так мешала при ходьбе и благодаря которой его вытащили в две минуты, — зеленая глубина головокружительно разверзалась, он падал, падал…

В том первом его сезоне ледники нагоняли острое нервное напряжение. Повсюду чудились трещины. Чуть иного оттенка снег, ступаешь, и кажется — сейчас, вот сейчас…

Это вспомнил Сергей, глядя, как Паша подвинулся было к краю, заглянул вниз и прижался к скале опять, вспомнил и мысленно произнес словно некое заклинание обет, едва ли не символ веры, произнес горячо, страстно, как никогда не решился бы вслух: «Великое дело — помочь человеку в страшную его минуту!.. — И все-таки поспешил низвести ближе к действительности, к насущным, так сказать, заботам. — Великое дело — страховочная веревка!»

— Эх, не успел сфотографировать! — веселился Жора Бардошин. — Классная фотография получилась бы. Специально для альбома Нахал Нахалыча. «На данном снимке, дорогие товарищи, наш выдающийся альпинист, Павел Ревмирович Кокарекин совершает разработанный лично им способ спуска «на спине по воздуху».

«Бардошину что, — подумал Сергей, — чужая беда не беда. У африканцев поговорка есть, он же и приводил: чем выше взбирается обезьяна на дерево, тем больше видна ее задница».

Воронов протирал очки замшей. Неровные, торопливые движения. Само занятие, такое мирное, житейское, не от мелькнувшей близко беды, выдавало тем не менее трудное, долго сдерживаемое смятение. Очень близорукие глаза полны не то что мягкости — беззащитности даже. И весь он в эти минуты был ненападающий, непротиворечащий) не стремящийся ни к какому диктату… Но таким его могли видеть только горы.

— Паша, ты как? Не пора ли? — Он надел очки, опустил защитные фильтры и превратился в обычного Воронова. Сильного, цельного, без единого изъяна. — Будем подниматься? — повторил свой вопрос.

— Сейчас. Погоди немножко.

— Ты скажи толком, что у тебя?

Кокарекин отвечал, что все в порядке. Нога чуть-чуть…

— Помощь требуется?

— Нет, нет. Не надо. Я сейчас.

— Скис окончательно, — не унимался Бардошин. — Долго собираешься отдыхать?

— Жора, прекрати! — резко остановил его Воронов. Перевесился вниз, чтобы видеть Кокарекина. — Кости целы? Сгоряча, бывает, не заметишь.

— Пустяки, — благодарно отвечал тот. И снова как бы между прочим: — Чуточку еще отдохнем, хорошо?

— Ха! Ничего себе «сгоряча»! — опять дал себе волю Бардошин. — Полчаса уже болтаемся тут.

Павел Ревмирович явно оттягивал время. Все в нем противилось необходимости лезть по тем же самым скалам…

— …Идем. Пора, — сказал Сергей. Надел рукавицы, перекинул веревку через плечо, приготовился охранять. — Вставай, Паша. Рюкзак не надо, оставь. Потом вытащим. Подвяжи вот репшнур, сейчас я тебе кину. Поднимешься к полочке, с которой я тебя охранял, дальше я.

Трудно было Паше Кокарекину отлепиться от спасительного уступа. Трудно преодолеть сковывающее недоверие к скалам, что только что сбросили его, к себе…

Руки в багровых ссадинах, грудь ломит, больно вздохнуть, может быть, сломаны ребра? Под мышками дерет невыносимо, наверняка веревкой сорвало кожу. Ноет ушибленная нога. Но главное — то, что наполняет его, делает деревянными мышцы, сотрясает, кажется, еще сильнейшей дрожью, всякое препятствие превращая в тот самый заледенелый отвес.

Воронову с Бардошиным поневоле приходилось ждать: связка Невраев — Кокарекин едва подвигалась.

И так и сяк опробуя каждый выступ, прежде чем поставить ногу; неестественно приникая к скале, хотя можно и должно идти открыто; без конца останавливаясь не для отдыха, а так, неизвестно зачем; не веря скалам, не веря себе; не обращая внимания ни на подбадривания Сергея, ни на язвительные замечания Бардошина, не слушая уверенных советов Воронова, Паша Кокарекин не шел — тащился едва-едва. Но — вверх. Но — вперед. И вместе со всеми.

Вот и теперь никак не хватало решимости пересечь короткий крутой участок по достаточно выраженной полке. Травмировала разверзающаяся под ногами глубина. А не смотреть не мог. Глаза завороженно тянулись к пропасти, воображение лихорадочно мерило ее.

— Как черепаха ползет, — смеялся Жора. — Эй, может, тебя в спальный мешок упаковать, и раз-два взяли?

Сергея передернуло: «Насмешки эти!.. Или не знает, что трупы транспортируют в спальном мешке?»

— Снимай рюкзак! — приказал Сергей.

— Почему снимай? Я только надел. И я вполне в силах, — заспорил Паша.

— Снимай сейчас же! — Высвободив руки от страховочной веревки, Сергей принялся разматывать репшнур.

Да не тут-то было. Паша, торопясь (Сергей едва успел ухватить страховочную веревку) и лишь чуть-чуть, самую малость опираясь рукой о стену, взял и пошел, тесно, одну к одной ставя ступни по узкой, сантиметра в четыре всего, полочке.

— А то ворчат, ворчат, не дадут человеку покейфовать в удовольствие, благо оправдание имеется. Ну, чего ты? Что уставился? То понукаешь, теперь сам же задерживаешь. Сейчас вот как обгоню!