Лавина - [3]

Поднялась секретарь парткома Фетисова, потеребила угол косынки:

– Детей из поселка надо вывезти немедленно.

– Куда вывезти? – спросил Самохин. – Об этом вы подумали?

– Подумала, – твердо ответила Фетисова. – В дом дорожной дистанции. В нем можно разместить ребят. На несколько дней.

– А дорога? – напомнил Самохин и оглянулся в поисках поддержки. – Вы видели дорогу?

– Можно промять колею тягачами. – Фетисова настойчиво смотрела на начальника комбината и, словно подсказывая ему ответ, повторила: – Можно.

– Посылал я тягач в том направлении, – устало произнес Самохин. – На первом же километре он застрял в сугробах. – Он поднялся. – На этом мы закончим. Решение я приму утром. Сейчас в темноте все равно ничего сделать нельзя. – Самохин перехватил укоризненный взгляд Фетисовой и с подчеркнутым спокойствием произнес: – Попрошу всех разойтись по участкам. К шести утра представите мне сводки о ходе работ.

...Самохин принадлежал к породе людей, выращенных первыми пятилетками. За плечами у него осталась нелегкая жизнь: завод, учеба – сперва на рабфаке, затем на заочном отделении института. Самохин никогда не был так называемым молодым специалистом, диплом он получил, уже будучи заместителем начальника цеха. Окончив институт, стал изыскателем, втянулся в новое для него дело. Поиски медных руд занимали все его время, помыслы. Искал он упорно, год за годом, забывая о личной жизни. Жену и дочь ему приходилось видеть лишь по три-четыре месяца в году.

Пока Самохин искал богатые залежи, техника добычи ископаемых выросла. Был разработан план добычи меди из залежей Приполярной области, считавшихся прежде нерентабельными. Кто-то вспомнил о заводском опыте Самохина, и его назначили начальником комбината. Но едва у подножия Кекура разбили палаточный лагерь, как пришло известие о смерти жены.

Впервые в жизни Самохин оставил работу, когда, казалось, невозможно было оторваться от площадки с новенькими палатками.

За несколько часов, проведенных в самолете, Самохин передумал о многом, понял, как неполна была его семейная жизнь. Перед его глазами стояло грустное лицо жены в добрых мелких морщинках. И оттого, что не стало человека, знавшего его думы и чаяния, у которого он столько лет находил поддержку в трудные минуты, ощущение беды и горя вытеснило все другие чувства...

После смерти жены Самохин заметно изменился. Теперь он щедро отдавал дочери внимание и заботу, которых так не хватало покойной. Люся регулярно получала от него обстоятельные письма.

А на днях, дождавшись студенческих каникул, прилетела в поселок навестить отца...

...Люся вошла в кабинет и остановилась: не помешала ли? Последние дни она не находила себе места. Поселок жил в постоянном напряжении. Отец почти не появлялся дома. Все заняты, озабочены, спешат. Одна Люся не знает, куда девать себя. Дачница!

Самохин встретил дочь усталой улыбкой.

– Не спится? – спросил он.

– Ты тоже не спишь. – Люся подошла к отцу. – Я прочла телеграмму от Крестовникова. Почему ты не обследовал склон Кекура? Неужели никто из ребят не поднимался на гору, не знает тропинок?

– Какие тропинки! Тропинки прокладываются там, где люди ходят. Кого понесет на Кекур? Зачем? Эта горушка так же не исследована, как какой-нибудь семитысячник в Гималаях.

– Но ведь подняться на нее не очень сложно, – возразила Люся. – Даже не зная тропинок.

– Подняться можно. – Самохин понял недосказанное дочерью. – Но зачем? Я бывал в горах и кое-что знаю о них. Если люди несведущие проверят состояние снега, это может принести только вред, дезориентировать нас. Ты студентка географического факультета и прекрасно понимаешь это.

– А если б я поднялась на гору? – Люся смотрела на отца настойчивым взглядом, как бы прося его согласия. – Не одна. Найдутся в поселке крепкие лыжники...

– Поднимешься, – раздраженно проговорил отец. – И что ты там сделаешь? Голыми руками?

Люся молчала. Как ни хотелось ей помочь замершему поселку, она понимала: отец прав. Что можно сделать в горах, не имея даже снежного зонда, термометра? А если б они и были? Люся знала устройство гляциологических приборов, но никогда ни один из них не применяла в горах. Да и сумеет ли она самостоятельно определить, что за лавина образуется на Кекуре, насколько велика угроза?

Самохин понял состояние дочери.

– Приехала, называется, навестить отца. – Он обнял Люсю. – А батя... то носится по комбинату, то безвылазно сидит в кабинете.

– Мне двадцать один год. – В голосе Люси прозвучал упрек. – Других такого же возраста ты посылаешь в метель работать, строить противолавинные сооружения. Одна я живу тут... –Люся запнулась и с усилием выдавила конец фразы: – Дачницей живу.

– Затихнет метель, – продолжал Самохин, не отвечая дочери, – пошлю нарочных в райцентр. На лыжах. Ты горнолыжница. Пойдешь с ними.

– Не пойду.

– Пойдешь.

– Нет.

– Если б ты была нужна здесь, я и не подумал бы об этом, но твое место в университете.

– В обычных условиях. – Смуглое лицо Люси с чуть приподнятыми скулами и узко прорезанными глазами, черными, горячими, было решительно. – А сейчас никуда я от тебя не уйду.

– Я уважаю смелость, – сказал Самохин. – Но смелость ценна только в сочетании с деловым расчетом. Каникулы твои кончаются. Во имя чего ты должна пропускать занятия в университете, если в этом нет никакой надобности?