Лавина - [7]

На обратном пути я рассказал Кристе о моей первой встрече с этим господином.

— Я не придал этому столь важного значения, поэтому ничего и не сказал, — попытался я оправдаться.

— Ты и в самом деле не заметил этой малышки? — спросила жена.

— Нет, — ответил я.

— Зато я заметила и подумала: чего этот тип от нее хочет? Кто знает, какой грязный листок он представляет. Откуда он знает нашу фамилию и откуда ему известно о моем родстве с Бёмером? Мне кажется, здесь что-то не чисто. И мне противны люди, которые так потеют. Этим они пытаются вызвать к себе сочувствие.

— Меня беспокоит, что он знает о твоих отношениях с Бёмерами.

— Наверное, хочет сочинить какую-нибудь непристойную историю. Почему бы и нет, это его ремесло.

— Нам скрывать нечего. Хороший журналист должен иногда быть и хорошей ищейкой — в интересах общественности.

— Тебе видней, — заключила жена.

Перед дверью дома нас ждал сосед с полным ведром слив.

— В этом году у нас их избыток, — сказал он.

— Очень любезно с вашей стороны, господин Бляйхер, — поблагодарила Криста. — Я верну вам ведро сегодня же вечером.

— Знаете, у нас уже вся посуда переполнена, моя жена не успевает консервировать. Богатый урожай в этом году… Вы оба в черном? Были на похоронах?

— Да, к сожалению, господин Бляйхер, — ответил я.

— Родственник? Извините за нескромный вопрос.

— Нет, один знакомый, — поспешно вставила Криста.

— Уже в годах?

— Шестьдесят, — сказал я.

— Хороший возраст, господин Вольф, хороший возраст. Да, да, теперь уже не получить ему свою пенсию, жизнь несправедлива. Может быть, он всю жизнь вкалывал, а теперь его вдова будет как сыр в масле кататься. У моих родственников тоже был такой случай.

— Может быть, несправедлива не жизнь, а только законы, — заметил я.

— Раньше, знаете, после похорон устраивали шумные поминки, а теперь люди разбегаются, как куры перед грозой. Я всегда говорю, что у людей не осталось больше культуры. Ведь сегодня хоронили и того покойника с церковной колокольни. Я читал об этом в газете, броские объявления просто нельзя было не заметить. Наверное, был заслуженный человек. Ну да я всегда говорю: если имеешь много денег, легко быть заслуженным.

Я взял у Кристы ведро и пошел в дом.

На кухне она сказала:

— Я уже думала, что он никогда не кончит болтать.

— За полное ведро слив можно потерпеть и такое.

— Ты вынешь из слив косточки, а я законсервирую. Бляйхер позаботился о том, чтобы мы сегодня не скучали.

В восемь вечера зазвонил телефон. Это был Саша. Он заявил, что зайдет на следующий день.

— Надеюсь, ты что-нибудь унаследуешь, — сказал я Кристе.

— Упаси бог, я тоже об этом думала. Это было бы ужасно, — ответила она.

Саша застал нас на террасе. Таким мы его еще не видели: нервный, руки дергаются, взгляд блуждающий. Когда он подносил ко рту чашку, пальцы его дрожали, как у пьяницы, много раз он проливал кофе на блюдце. Он ел пирожное, не спуская глаз с колокольни. Даже когда Саша обращался к нам или отвечал на вопросы, в лицо он не смотрел.

— Телеграмму мы получили в Касабланке, — сказал он. — Ларс и я подумали, конечно, о естественной смерти, инфаркт или что-то подобное. Мы тут же приобрели билеты на самолет до Мадрида, а оттуда прямо до Франкфурта. Если есть деньги, то сложностей не бывает. — Дальше он рассказывал более спокойно, хотя и с паузами между фраз. — Знаете, господин Вольф, мой отец сказал как-то, еще до того, как у нас в доме в первый раз выбили оконные стекла: «Настанут трудные, скверные времена. Тогда мы покинем наш прекрасный дом и нам придется переехать в город, в самую обычную квартиру. Там мы будем по крайней мере чувствовать себя в безопасности, потому что здесь, за городом, на отшибе, мы не будем в безопасности, больше уже не будем. Накопившаяся ярость безработных разрядится в актах насилия. Я даже могу понять их ярость, ведь тех, кто внизу, всегда только увольняют, в то время как главные боссы отделываются мелкими уступками». Да, моему отцу приходили иногда в голову странные мысли… Господин Вольф, не сходите ли вы со мной как-нибудь в церковь? Может быть, проводите меня?

— Днем церковь закрыта. Нам придется тогда просить ключ у священника или у служки. Обоих я не слишком хорошо знаю, чтобы позволить себе их беспокоить. Но коль уж мы заговорили о безработных, то они, конечно, не убивали вашего отца, поскольку он никого не увольнял. Так что здесь вы заблуждаетесь.

— Кто же тогда, господин Вольф?

— Полиция это выяснит.

— Полиция? У полиции достаточно своих забот, к тому же она становится все более склонной к коррупции и насилию. Ведь вы читаете газеты, скоро даже у нас в городе будут американские нравы. Полиция — это и воры, и укрыватели, и правосудие, так что мы, можно сказать, уже стали американской колонией…

— Преувеличения не всегда помогают, господин Бёмер, — сказал я.

Я не был с близнецами на «ты» и поэтому всегда оставался для них господином Вольфом; слово «ты» никогда бы не слетело с моих губ. Криста сочла бы это вульгарностью.

— Смерть нашего отца была для нас большим ударом, — сказал Саша. — Может, он был для нас слишком стар, поэтому у нас с ним никогда не возникало никаких сложностей. Как, впрочем, и у него с нами. Вероятно, у нас в семье обходились без трений, потому что ни мой брат, ни я не интересовались заводом. У каждого была своя сфера деятельности. Теперь на нас сваливается то, в чем мы не разбираемся. Прокурист Гебхардт хотя и славный человек, верный и честный, но он всю жизнь только исполнял приказы. А кто научился только подчиняться приказам, тот уже не может приказывать сам. Так что Гебхардт не в счет. Господин Шнайдер? Говорят, что он вполне толковый и честный, но он идеолог. А идеологией можно лишь опьянять людей, но ее недостаточно, чтобы руководить заводом. К тому же у Шнайдера трудности даже в своей партии.