Лавина - [69]

— За моей спиной и вместе с моей дочерью! — гневно вскричал он. — Что сказал Гебхардт? Что было на вилле?

Хётгер посмотрел на меня так, как смотрит ребенок на своего отца, ожидая от него объяснений; Шнайдер бегал по комнате и бил кулаком по ладони.

— Может, мне еще благодарить вас за то, что вы злоупотребили моим доверием? — сказал он. — Может, похвалить вас за заслуги перед заводом, как хвалят политиков за заслуги перед отечеством?

— Все случилось так внезапно, что я не мог вас проинформировать, — ответил я. — По правде сказать, я и не хотел вас уведомлять, поскольку вы запретили Матильде вмешиваться в дела фирмы. Но мы сделали решающий шаг вперед, мы теперь знаем, кто наши противники. Мы знаем почти все, за исключением того, почему Хайнриха Бёмера повесили на колокольне. Кто это сделал — ясно, прислужники Зиберта. И мы знаем также, кто стоит за его спиной — вот именно, «чистенький» господин Вагенфур… Мы можем теперь, господин Шнайдер, убедить близнецов не продавать свою долю человеку, который был якобы другом их отца, а на самом деле его злейшим врагом и бессовестным конкурентом. По мне, так лучше, чтоб они продали банку, это еще полбеды, но с таким человеком, как Вагенфур, даже если у него окажется меньшая часть акций, справиться будет трудно.

Шнайдер смотрел в окно на сад и будто бы безучастно возразил:

— Как я могу руководить предприятием, если член правления проводит политику фирмы на свой страх и риск, да еще толкнул на это мою дочь.

— Она меня толкнула, а не я ее, — ответил я.

— Проклятье, я не хочу семейных предприятий, мы уже вполне вкусили их прелесть.

Он сел рядом с Хётгером на диван, положил ему на плечо руку и сказал:

— Хоть ты у нас добрая незамутненная душа! Что делал бы мир без таких людей, как ты? Погиб!

Потом, постукивая правым указательным пальцем по столу, он обратился ко мне:

— Так вот, больше всего мне хотелось бы выйти из игры. У меня на пределе и нервы, и силы. Когда бог-отец доложил мне о своих планах, я поднял его на смех, но потом я понял, что он не дурак, а дальновидный предприниматель. Но я не мог себе представить, что в нашей стране дальновидность не пользуется спросом. Я был слишком наивным.

Немного помолчав, я сказал:

— Нам с вами хорошо известно, что модель еще должна завоевать себе место под солнцем. Ведь не случайно же вы клюнули на брошенную Хайнрихом Бёмером наживку, а число безработных…

— Оставьте ваши проповеди. Все это я знаю лучше вас.

— И поэтому хотите теперь выйти из игры? Пятьсот человек благодаря Бёмеру стали хозяевами «в своем доме», даже если они это не совсем еще понимают, но без домоправителя им не обойтись.

— Вы закончили, господин фотограф? — спросил Шнайдер и издевательски ухмыльнулся.

— Чего вы боитесь? Самого себя?

— Нет, не себя. Я боюсь коллектива, — ответил Шнайдер.

Едва Шнайдер и Хётгер уехали, по лестнице спустилась Криста с кошкой на руках. На кухне она опустила кошку перед миской, но кошка не хотела есть, просилась в сад, а когда я открыл дверь на террасу, она передумала и залезла под батарею.

Криста вымыла на кухне руки и стала готовить ужин. Она гремела кастрюлями и посудой — верный признак дурного настроения.

Я остался в гостиной и ждал. Не прождал и получаса, как она вышла из кухни, держа в руке картофелечистку, и сказала:

— Я обижена. Оскорблена. Я все слышала, ты и Шнайдер так орали, что не спасли и закрытые двери.

Она демонстративно села напротив меня, громко и тяжело дыша, при этом играла картофелечисткой, которая несколько раз выпадала у нее из рук.

— Что сегодня на ужин? — спросил я.

— Не перебивай меня, — ответила она. — Почему ты называешь по имени эту… эту особу, как ты дошел до того, что называешь ее Матильдой, а не фройляйн Шнайдер, как полагается? А как ты произносил ее имя — Матильда… Я и сейчас еще слышу, каким тоном ты произносил… У тебя с ней что-то было? Что у тебя было с этой особой?

Чтобы не смотреть ей в глаза, я встал, подошел к большому окну и стал разглядывать унылый сад.

— Что у меня могло с ней быть, — сказал я.

— Этого я не знаю. Если у тебя что-то с ней было, то я не думаю, что в этом есть твоя вина. Ведь это такая особа, к которой льнут все мужчины, особенно с седыми висками. Для них она самый подходящий объект. Это мне хорошо знакомо, каждый день вижу в гостинице, как седовласые старцы забывают перед такими красотками о своем возрасте и достоинстве. Не то слово забывают, просто теряют разум.

— У Шнайдера и у меня сейчас другие заботы, некогда обсуждать твою ревность.

— Я не ревную. Разве у меня есть на то причины?

— Прошу тебя, Криста…

— Эта особа довела Бёмера до того, что он составил безумное завещание, ввел в заблуждение свою жену и сыновей, почти лишил их наследства. Ты что ж, все еще этого не понял?

— Хайнрих Бёмер мертв. Не он, а его жена осуществила его волю. Матильда не имеет к этому ни малейшего отношения.

— Матильда! — вскричала Криста, вскакивая с места. — Почему ты называешь ее Матильдой, почему не фройляйн Шнайдер? Почему не потаскушкой, гоняющейся за наследством…

— Ведь ты ее вообще не знаешь.

— Зато ты знаешь, теперь я понимаю, — сказала Криста и снова села в кресло. — Если бы не было этой особы, то не было бы и тех забот, которые теперь терзают тебя и Шнайдера. Так ему и надо. Так оно и есть, и больше тут нечего добавить. Это она поставила вас в такое положение, а у тебя с ней что-то было, это я чувствую. Я чувствую, что уже несколько месяцев за моей спиной что-то происходит.