Лавандовая комната - [71]
Они долго спорили, взвешивая все за и против. Чем нерешительней возражали Кунео и Сами, тем энергичнее Жан наседал на них.
Макс от участия в дискуссии воздерживался. Только в какой-то момент спросил:
– Это, кажется, называется харакири? Или я ошибаюсь?
Эгаре игнорировал его иронию. Он чувствовал, что так надо, и не оставлял в покое Сами и Кунео до самого обеда, пока те наконец не сдались.
Явно очень взволнованный, итальянец торжественно произнес:
– Хорошо, capitano. Мы присмотрим за твоим судном. Пока ты не захочешь взять его обратно. Не важно когда – послезавтра, через год или через тридцать лет. И твой «ковчег» всегда будет открыт для кошек и писателей.
Они скрепили пакт сердечными объятиями вчетвером.
Сами последней отпустила Жана и с любовью посмотрела на него.
– Мой любимый читатель, – улыбнулась она. – Лучшего я и представить себе не могла.
Наконец Макс и Жан собрали свои пожитки, уложили их в рюкзак Макса и в несколько больших полиэтиленовых пакетов и сошли на берег. Эгаре, кроме одежды, взял с собой только что начатый труд, «Большую энциклопедию малых чувств».
Когда Кунео запустил дизель и умело, как заправский капитан, начал «отбивать» корму от берега, Эгаре ровным счетом ничего не почувствовал.
Рядом с ним был Макс; он по-прежнему видел и слышал его, но, казалось, и Макс тоже, как «книжный ковчег», быстро от него удалялся. Макс махал обеими руками и кричал «чао» и «счастливо». У Эгаре же, напротив, было такое чувство, словно у него отнялись руки.
Он смотрел вслед «Лулу», пока она не скрылась за излучиной реки.
Он все смотрел и смотрел туда, где только что темнела ее корма, и ждал, когда пройдет состояние глухоты и немоты и он снова обретет способность хоть что-нибудь чувствовать.
Когда он наконец смог заставить себя обернуться, Макс спокойно сидел на скамейке и ждал его.
– Пошли, – произнес он сухим, ломким голосом.
Они в первый раз почти за полтора месяца сняли деньги в авиньонских филиалах своих банков. После продолжительных мытарств – десятков телефонных звонков, тщательного изучения присланных по факсу копий их подписей и еще более тщательной проверки их паспортных данных. Потом взяли в привокзальном пункте проката маленькую машину молочно-белого цвета и отправились в Люберон.
Юго-восточней Авиньона они выехали на дорогу, идущую параллельно автомагистрали D900. До Боньё оставалось всего сорок четыре километра.
Макс, как зачарованный, смотрел в открытое окно. Простиравшиеся справа и слева поля подсолнечника, виноградники и лавандовые плантации раскрашивали землю в яркие цвета, а над этим желто-зелено-фиолетовым ковром сияло влажно-голубое небо, выложенное сахарной ватой белоснежных облаков.
Вдали, на самом горизонте, виднелись Большой и Малый Люберон – огромное длинное плато, похожее на стол с табуретом.
Солнце яростно палило землю, жгло все живое и неживое, заливало поля и населенные пункты прозрачной раскаленной лавой.
– Нам нужны соломенные шляпы, – простонал Макс, блаженно щурясь. – И льняные штаны.
– Нам нужен дезодорант и крем от загара, – сухо возразил Эгаре.
Максу новые впечатления и ощущения были явно по душе. Он легко вошел в эту новую среду обитания, словно правильно подобранный элемент в картонный пазл.
В отличие от Жана. Тому все казалось странно чужим и далеким. Он все еще чувствовал себя оглушенным.
Зеленые холмы, увенчанные, словно коронами, деревушками. Светлый песчаник, светлые черепичные крыши, не поддающиеся зною. Пернатые хищники, в гордом полете величественно обозревающие окрестности. Узкие пустынные дороги.
Эти горы, холмы и цветные поля видела Манон. Она вдыхала этот мягкий воздух, знала эти вековые деревья, в густых кронах которых сидели десятки цикад и оглушительно терли лапками о брюшко. В их звоне Жану слышался один и тот же назойливый вопрос: «Что? Что? Что?»
Что ты здесь делаешь? Что ты здесь ищешь? Что ты здесь чувствуешь?
Ничего.
Жану эта земля не говорила ровным счетом ничего.
Они уже проехали Менерб с его скалами цвета карри и, двигаясь вдоль виноградников и ферм, приближались к долине Калавон и Боньё.
– Боньё громоздится уступами между Большим и Малым Любероном, как огромный пятиэтажный дом, похожий на слоеный торт, – рассказывала Жану Манон. – На самом верху – старинная церковь, и столетние кедры, и самое красивое кладбище в Любероне. Внизу – виноградники, фруктовые сады и пансионы для отдыхающих. А три «этажа» посредине – это жилые дома и рестораны. И все «этажи» связаны крутыми улочками-лестницами, поэтому у всех девушек в Боньё красивые крепкие икры.
Она показала Жану свои икры, и он поцеловал их.
– Красивые места, – сказал Макс.
Они тряслись по ухабистым полевым дорогам, обогнули поле подсолнечника, пересекли виноградник и… поняли, что заблудились. Жан остановил машину и заглушил мотор.
– Это должно быть где-то здесь, – пробормотал Макс, впившись глазами в карту.
Цикады звенели. Теперь этот звон напоминал Жану смех: «Хе-хе-хе-хе-хе». Больше ничто не нарушало глубокой тишины сельской местности.
Потом послышалось тарахтение трактора. Он выехал из виноградника на приличной скорости. Такого трактора они еще никогда не видели: необыкновенно узкий, с тонкими, но очень высокими колесами, чтобы носиться по виноградникам.
