«Лав – из» - [58]

Для моей тетки Мирославы – сестры отца – Европой стала Сибирь.

Еще в советские времена Мирослава закончила журналистику в Киевском университете. Она была хорошим журналистом. Дважды ее обвиняли в «буржуазном национализме», потому что она слишком хорошо говорила на украинском и слишком мало боялась. Потом Мирослава написала статью про киевскую милицию. Я не читала эту статью, не знаю, о чем там шла речь. Но ее прочитал кто-то другой. Кто-то другой по секрету сказал, что лучше Мирославе уехать в Сибирь. Сказал, что там хорошо, что ей дадут место в общежитии и что в Сибири не хватает журналистов. Кроме того, уже тише, этот другой дал понять, что в ином случае Мирослава найдет свою маленькую дочку мертвой в мусорке под собственным окном. Мирослава обрезала свою длинную косу, за ночь в первый и последний раз выкурила пачку сигарет и отправилась на восток. Шесть тысяч километров на восток, в самое сердце России. Хоть, может быть, на самом деле это какой-то другой ее орган.

В Сибири Мирославе действительно предоставили комнату в общежитии и возможность быть журналистом. Но с той поры Мирослава в своих материалах больше никогда не касалась небезопасных тем. Она писала и продолжает писать оптимистические опусы про сибирских умельцев и про черные сибирские села, где дети играют в грязи со свиньями, а их родители пьют технический спирт и умирают в 30 лет. Мирослава поселилась совсем рядом с Краслагом – чуть ли не крупнейшим в Сибири концентрационным лагерем для политзаключенных. Именно в Краслаге при Сталине нашли свой конец сотни украинских писателей и вояк УПА. Ныне Мирослава дружит с бывшим директором Краслага и не считает Сибирь тюрьмой. Она смирилась с Сибирью, перестала говорить на украинском и стала агрессивным космополитом. Сибирь – это три Украины, говорит она. В Сибири не так уж и холодно и небо больше. Здесь растут кедры, все всех любят и нет национальной вражды. «Сибирь – это свобода, – говорит мне Мирослава, – а вы там в Украине носитесь со своей независимостью и не знаете, куда ее деть; проситесь в Европу, а она на вас начхала!» Я отвечаю, что нам не нужно никуда проситься, потому что мы тоже Европа, пусть пока только географически, а не ментально, но ничего, со временем все изменится, мы станем сильнее, мы не будем бояться, мы забудем свой комплекс младшего брата, и нас возьмут к себе на равных, ведь без нас тоже нельзя, без нас Европа неполноценна. Но иногда я не отвечаю Мирославе, потому что на самом деле не знаю, что такое Европа. Я не знаю, является ли Европа свободой. Я не знаю, хочу ли я свободы. А что хуже всего – я не верю, что свобода вообще возможна.

3

Вот такая, не виданная мною, сложенная из клочочков чужих представлений, Европа. Я представляю ее большой, разноцветной и счастливой. Такой, как Украина, но намного лучше. Туда Украине стоит сместиться, потому что быть между Востоком и Западом – означает нигде. Украине не хватило нескольких сот километров, Украине не повезло с географией, мне не повезло с географией, зато повезло с историями. Эти истории делают меня богатой, и без них Европа не окончательна. И когда я наконец пересеку западную границу, чтоб посмотреть на настоящую Европу, то буду очень бояться. Ведь может оказаться, что она иная или что ее вовсе нет. И тогда я стану очередной жертвой мифов и метафор, придуманных несчастливыми людьми.

«Лав – из»

Когда-то, во времена моего светлого постсоветского детства, были такие турецкие жвачки «Love is…». Они не выдерживали никакой конкуренции с «Дональдом Даком» и «Турбо». Обыкновенная резинка, ароматизированная, что симптоматично, клубничкой. Меня мутило уже на первой минуте спринтерского пережевывания. Но производители «лав-изок», очевидно, заботились совсем не о вкусе или запахе. Своей, на первый взгляд, ненужной и неприметной деятельностью они возвращали деморализованное общество в лоно вечных духовных ценностей. Обертки, ради которых, собственно, и покупались «лав-изки», предлагали целую коллекцию определений любви. Простенький комиксообразный рисунок с мальчиком и девочкой в разных ситуациях и – не побоюсь этого слова – позах. И – неизменно – универсальная истина типа: любовь – это когда что-то мешает сосредоточиться; любовь – это когда кто-то несет твои лыжи; любовь – это сердце одно на двоих; любовь – это первопричина нашего появления на свет…

Все мои друзья, особенно мальчишки, носились с «лав-изками», словно с «Камасутрой» или журналом «Плейбой». В школе, на переменках, самые заядлые фанаты собирались вместе, чтобы почитать друг другу свои определения любви. За одну «лав-изку» можно было выменять, например, бутерброд с колбасой или два яблока, однако те, кто поддавался такому искушению, тяжко потом об этом жалели.

Представьте себе поколение украинских детей, которые не догадывались о существовании апельсинов и компьютеров, но точно знали, «Что такое любовь» – «Love is…».

Я, как всегда, все пропустила. Жвачки «Love is…» вдруг исчезли, и у меня не осталось ни одного экземпляра. Им на смену пришел более модерновый вариант – «Hate is…», который, в принципе, логически продолжал тему. Те же самые мальчик и девочка. Внизу – вердикт: ненависть – это когда ты не можешь смотреть на нее без оптического прицела.