«Лав – из» - [40]

Был апрель.

Цветка достала из холодильника куриный окорочок и варила бульон. Она еще могла бы сварить пельмени, выкупать отца, выстирать ему одежду, могла бы накричать на него, как это делала мама, могла бы надеть мамину ночную сорочку.

По вечерам она ходила с папой в спортзал на тренировки кунг-фу и часами, пока папа спарринговался в соседнем зале, бренчала на пианино собачий вальс.

Она толком еще не доставала до газовой плиты и, чтобы готовить, встала на табуретку. Надела мамин фартучек. Бросила в кастрюлю весь запас сушеного укропа. Не пересолила. Вообще не солила. Варила куриный окорочок абсолютно бесстрастно. Она могла бы хладнокровно, без малейшего сочувствия отрезать голову карпу и пожарить его с яйцом на маленьком-маленьком огне, как это делала мама.

– Что у нас сегодня на обед? – спросил папа.

– Бульон.

Папа ничуть не удивился. Он думал, что умение готовить у женщин появляется с первого дня рождения.

– От твоих ног воняет, – сказала Цветка.

– Оставь в покое мои ноги.

– Иди вымой руки и ноги.

– Ты еще хуже, чем твоя мама.

– Я не хуже. Я такая же.

Потом они вдвоем стояли под окнами родильного дома, взявшись за руки, как папа и дочка, счастливые и улыбающиеся. Мама показывала им в окно сверток со мной и жестами спрашивала, что они ели всю неделю. Папа отмахивался, мол, перебивались как-то, все это ерунда.

– Бульон! – кричала Цветка, но мама не понимала. – Скажи ей, что мы ели бульон!

Папа уже намеревался уходить.

– Нет, скажи, что мы ели бульон! – настаивала Цветка. – Почему ты не хочешь?

– Это что, так важно?

– Очень важно. Мы ели бульон, и мама должна это знать!

– У нее сейчас своих проблем хватает.

– Бульон – это не проблема.

– …она родила тебе куколку. Как ты ее назовешь?

Цветка ни минуты не колебалась. Она знала мое имя еще до моего рождения.

– Метла!

2

Она была худенькой и черноволосой, всегда в коротких мини-юбках, в элегантных туфельках на небольшом каблучке. Она ярко подкрашивала глаза и губы и носила большие висячие серьги в форме виноградных гроздьев.

Когда мне было шесть лет, я считала ее прекраснейшей девушкой на свете.

3

Мы спали в одной комнате: Цветка на раздвижном диване, я – в детской кроватке со снятыми перильцами.

Лишь только начинало темнеть, я переносила свою подушку к ней на диван и пристраивала рядом с ее подушкой, но так, чтобы Цветка не увидела и не успела мне запретить. К тому времени, когда она раздевалась и укладывалась спать, я была уже там – на краешке ее дивана, с головой укрытая одеялом, свернувшаяся калачиком, чтобы занимать как можно меньше места и как можно меньше ее раздражать. Порой Цветка со скандалом и криками заставляла меня вернуться в свою кроватку, а порой была доброй и милостивой.

Ее доброта таила в себе опасность. Цветка наносила удар в тот момент, когда я меньше всего этого ждала.

– У тебя красивые губы, – говорила мне Цветка перед сном, когда мы лежали рядом в темноте. – Лучше, чем у меня.

Меня распирало от гордости, и я, беззащитный звереныш с лучшими чем у нее губами, начинала хотеть большего.

– И волосы у меня лучше, чем у тебя. Гуще. Не такие редкие.

Цветка молчала.

– И ногти. Тверже, чем у тебя. И форма у них лучше…

Цветка молчала. Я в уме поспешно перебирала каждый свой орган и отмечала, какой из них стоит отдельного внимания. Раз уж выпал случай.

– Но я вся красивее тебя, – спокойно отрезала Цветка и поворачивалась на другой бок, чтобы спать.

– Я знаю, где ты прячешь от мамы дневник, – с угрозой в голосе, пытаясь отомстить, несколько раз шептала я, и мое горло, как аквариум водой, наполнялось слезами.

Цветка молчала. Делала вид, что спит.

Она никогда не поддавалась на шантаж.

4

У меня было два развлечения, когда я оставалась одна дома. Варить «шоколадку» и миллион раз, смакуя, прослушивать вновь и вновь виниловую пластинку с песней «Арлекино» Аллы Пугачевой.

«Шоколадку» я варила в алюминиевой мисочке из какао-порошка, сахара и молока.

Однажды какао-порошок кончился. Я перевернула вверх дном все кухонные шкафчики и не нашла ничего похожего на какао, кроме молотого кофе. Я решила, что это почти то же самое и «шоколадка» получится даже интересней. Добавила всего, что нужно по рецепту. А также масло, корицу и кардамон. Грецких орехов и изюм. Стояла над плитой на табуретке и старательно помешивала. Я не умела варить бульон, и сейчас не умею его варить. Я бы не смогла хладнокровно отрезать голову карпу и жарить его на маленьком-маленьком огне без толики сочувствия…

Кофе в алюминиевой мисочке вскипал странными большими пузырями и катастрофически быстро густел. Становилось все труднее помешивать эту смесь ложечкой.

Отчаявшись, я выключила газ и подставила мисочку вместе с «шоколадкой» под проточную холодную воду. Потом под горячую. Кофе так загустел, что превратился в камень и безнадежно пристал ко дну моей любимой алюминиевой миски. Не помогали ни вода, ни повторное разогревание.

Я не придумала ничего лучше, как спрятать результаты своего преступления – мисочку и ложку с намертво приставшей «шоколадкой» – под диван. Лучше было выкинуть все это в мусор.

На следующий день мы с Цветкой вместе возвращались домой – я из детского садика, она – из школы. Цветка шла по тротуару, я – по лужам. Вечерело.