Лароуз - [7]

Лароуз сжал мягкую куклу — неведомого зверька, с которым часто играл, подражая старшему брату, который любил устраивать представления с пластмассовыми фигурками из серии о супергерое. Его сшила Эммалайн. Грязный мех местами протерся. Один глаз-пуговка оторвался. В том месте, где шов разошелся, мать запихала выбившийся пух рогоза и прихватила прореху крупными стежками. Красный фетровый язык зверька износился так, что напоминал ленточку. Сперва дрожь, которую Лароуз долго сдерживал, была такой легкой, что ее трудно было заметить. Но вскоре она стала прокатываться по его телу широкими волнами, а потом появились и слезы. Мэгги лежала рядом с ним в постели, ощущая его несчастье, которое делало ее собственное несчастье таким сильным, что у нее готово было остановиться сердце.

Она перевернулась и спихнула Лароуза с края матраса. Он упал, таща за собой одеяло. Мэгги выдернула его из-под мальчика, и Лароуз, икнув, оказался на голом полу.

— Из-за чего ты плачешь, малыш?

Лароуз начал рыдать, тихо и безутешно. Мэгги почувствовала прилив черной злости.

— Хочешь к мамочке? К мамочке? Она ушла. Она и твой папуля оставили тебя здесь, чтобы ты стал моим братом, как Дасти. Но ты мне не нужен.

Когда Мэгги сказала это, она почувствовала, как черная злость улетучилась. Она сползла с кровати и нашла на полу Лароуза. Он молча лежал в углу, свернувшись в клубок, в обнимку с набитым пухом зверьком. Она прикоснулась к спине мальчика. Он был холодным и окоченевшим. Мэгги взяла свой спальный мешок и натянула на них обоих. Затем она обняла малыша, согревая своим теплом.

— Ты мне не нужен, — в страхе прошептала она.

Спустя несколько лет эта ночь стала для Лароуза драгоценным воспоминанием, то и дело всплывающим в памяти, и он лелеял его, ибо то была первая ночь, проведенная с Мэгги. Он вспоминал теплую фланель ее рубашки и ее объятия. Он верил, что в ту ночь они стали братом и сестрой. Он забыл, что она вытолкнула его из постели, забыл ее злые слова.

* * *

Вольфред посмотрел на девочку, этот завернутый в одеяло комок плоти. Маккиннон всегда был честен — для торговца, конечно, — и не проявлял никаких признаков морального разложения за пределами обычного: продажа рома индейцам запрещалась законом. Вольфред не мог поверить в то, что случилось, и поэтому снова отправился на рыбалку. Когда он вернулся с еще одной связкой рыбы, его голова была ясной. Он решил, что Маккиннон выступил в роли спасителя. Он избавил девочку от Минк и от положения рабыни в каком-то другом месте. Вольфред нащепал растопки и развел рядом с факторией небольшой костерок, чтобы приготовить рыбу. Он зажарил весь улов, и Маккиннон съел это лакомство с черствым хлебом, оставшимся с прошлой недели. Ничего, завтра Вольфред испечет новый. Когда он вернулся в дом, девочка сидела там же, где раньше. Она не шевелилась и не вздрагивала. Похоже, Маккиннон не прикасался к ней.

Вольфред поставил тарелку с хлебом и рыбой на грязный пол поблизости от нее. Она жадно все съела и вздохнула, переводя дыхание. Он поставил рядом с ней кружку с водой. Она выпила ее залпом, под конец издав тихий звук, напоминающий детский лепет.

После того как Маккиннон наелся, он залез на свое лежбище, сооруженное из жердей и медвежьих шкур, где привык напиваться, чтобы уснуть. Вольфред прибрался в фактории. Затем он нагрел ведро воды и присел рядом с девочкой. Он намочил тряпку и приложил к ее лицу. Когда спекшаяся грязь отошла, постепенно, одна за другой, показались ее черты, и юноша нашел их очень приятными. Губки у девочки были маленькие и пухленькие. Глаза смотрели приветливым взглядом. Брови расходились идеальными дугами. Теперь, когда ее лицо обнажилось, он уставился на него в смятении. Она была так изящна. Знал ли об этом Маккиннон? И знал ли он, что удар его ноги сколол уголок одного из передних зубов и оставил большой синяк на нежной, как лепесток, щеке девочки?

— Гиимиикаваадиз[18], — прошептал Вольфред.

Он знал, как описать на оджибве ее внешность.

Юноша осторожно прошел к углу дома, где, как он знал, находилось то, что ему было нужно, и размешал в миске грязь. Потом он взял девочку за подбородок и осторожно вновь наложил глину на ее лицо, скрыв под ней поразительные линии бровей, идеальную симметрию глаз и носа, удивительный изгиб губ. Она была изящным ребенком одиннадцати лет.

* * *

— Прошлой ночью они спали на полу, — проговорила Нола. — Это должно прекратиться, объяснила я Мэгги. Если тебе так нравится пол, сказала я, могу предоставить его в твое полное распоряжение. Будешь стоять на нем в углу. Знаешь, она огрызнулась. Ладно, заявила я. Тогда ты наказана и не выйдешь из комнаты без моего разрешения. А малыш снова плачет. Прямо не знаю, что делать.

Она взмахнула рукой. Ее лицо было измученным и серым, а тело казалось иссохшим. Всю неделю она держалась, но теперь настали выходные, и Мэгги весь день провела дома.

— Выпусти ее, — попросил Питер.

— О, она уже и сама вышла, — сердито заметила Нола. — Сидит себе, завтракает.

— Почему бы тебе не разрешить им играть вместе? Они будут счастливы.

Питер и Нола уговорились всегда поддерживать решения друг друга, когда это касается детей. Но теперь все пошло наперекосяк, подумал Питер. Спустя несколько минут он застал Нолу тыкающей Мэгги головой в миску с овсянкой. Мэгги сопротивлялась. Когда Нола увидела Питера, то убрала руку с шеи дочери, как будто ничего не случилось.