Лароуз - [112]

Тогда голова погналась за детьми. Она кричала:

— Дети мои, подождите! Зачем вы меня покинули? Разве вы не видите, как я плачу!

Игнатия произнесла это злобным, вкрадчивым голосом. В глазах Лароуза читался ужас, но он наклонился ближе к рассказчице.

— Действительно страшно, — сказал он. — Продолжай.

Старший брат посадил младшего на спину и сказал ему, что на самом деле голова — вовсе не мать.

— Нет, она мать! Мать! — отвечал младший брат.

— Дети мои, дорогие дети, не оставляйте меня! — вопила голова. — Умоляю вас!

Младший брат хотел вернуться к матери, но старший взял кусок трута[229] и бросил его позади себя, крикнув: «Пусть будет огонь!» Вспыхнула полоса пламени, длинная и широкая. Но голова прокатилась сквозь огонь и стала настигать их.

Мальчик бросил на землю шип терновника. Сразу выросли заросли колючих кустов, и на этот раз катящаяся голова действительно остановилась. Но она воззвала к брату своего убитого возлюбленного, Великому Змею, и тот проделал проход в терновнике. Так что голова снова начала настигать братьев.

Старший бросил камень, и поднялась огромная гора. Но катящаяся голова позвала бобра с железными зубами, тот прогрыз гору насквозь, и голова продолжила преследовать детей.

Братья уже очень устали. Они бросили бурдюк, чтобы появилась река, но сделали это так неловко, что тот упал на землю не сзади, а перед ними. Они оказались в ловушке.

Лароуз кивнул, увлеченный рассказом.

Но Великий Змей пожалел детей и позволил им залезть на его спину. Так они переправились через реку. Когда голова добралась до реки, она стала умолять, чтобы ей помогли через нее перебраться. Великий Змей позволил голове вкатиться на спину, но на полпути через реку сбросил ее в воду.

— Отныне твое имя Осетр, — сказал Великий Змей.

Так голова стала первым осетром.

— Что такое «осетр»? — спросил Лароуз.

— Это такая уродливая рыбина, — объяснила Игнатия. — Когда-то осетры были основной пищей нашего народа, как бизоны у наших южных соседей. Они до сих пор водятся в больших северных озерах и реках.

— Хорошо, — сказал Лароуз. — Так это конец?

— Нет.

Эти два мальчика отправились бродить по свету. Случайно младший отстал и оказался совершенно один.

— Теперь я должен превратиться в волка, — сказал малыш.

— Это интересно, — проговорил Лароуз. — Просто стать волком.

Когда старший брат нашел его, они снова пошли вместе. Старший брат стал героем, который умел делать много разных вещей. В некоторых местах он известен как Вишкетчахк[230], в других как Нанабожо[231]. Есть у него и другие имена. Он был глупый, но одновременно и очень мудрый, и его младший брат-волк всегда следовал за ним. Он создал первый народ, анишинаабег[232], первых людей.

— Ха, — хмыкнул Лароуз. — Так в чем же мораль?

— Мораль? В наших историях ее нет!

Игнатия раздраженно надула щеки.

— Это так называемая «история происхождения»[233], — вставила Малверн, тоже раздраженным тоном.

— Типа, ну как Бытие, — добавила Игнатия. — Но в наших историях говорится и о многом другом. Например, о том, как маленькая ондатра создала землю.

— А наш Нанабожо — он как их Иисус, — сказала Малверн.

— Вроде как Иисус, — подхватила Игнатия. — Но всегда пукает.

— Значит, катящаяся голова подобна Деве Марии? И вся эта история похожа на то, о чем говорится в Библии?

— Можно сказать и так.

— Значит, наша Мария и есть катящаяся голова.

— Катящаяся голова была порочной, — возразила Игнатия.

— Мы такие крутые, — восхитился Лароуз. — Вот это была гонка. Ведь голова могла поймать братьев. Каждый из них мог упасть и шмякнуться об землю. Так, что дух отлетел бы от тела.

— Речь идет о преследовании, — произнесла Игнатия, после чего надолго припала к кислородной маске. — Нас всех в этой жизни преследуют. Католики думают, будто нас преследуют черти и первородный грех. Но на самом деле нас преследует то зло, которое нам причинили в этой жизни.

— Это называется «психологическая травма», — перевела Малверн.

— Спасибо, — отозвалась Игнатия. — Нас преследует то, что мы делаем с другими, а затем, в свою очередь, то, что они делают с нами. Мы вечно оглядываемся на прошлое или беспокоимся о том, что произойдет в будущем. А у нас есть только вот этот малюсенький миг. Ой, он ушел!

— Кто ушел?

— Нынешний миг. Ой, снова ушел.

Игнатия и Марверн потешались, пока Игнатия не принялась ловить ртом воздух.

— Ой! Ой! Ну и скользкий же он!

— Кто ушел? Нынешний миг.

— Ой, — рассмеялся Лароуз. — Он ускользнул!

А потом, вот так просто, Игнатия умерла. Она окинула присутствующих светящимся взглядом, а затем ее ноги рывком выпрямились. Голова запрокинулась. Челюсть отвисла. Малверн наклонилась и рукой опытной медсестры пощупала пульс на шее Игнатии. Затем Малверн посмотрела в сторону, нахмурилась в ожидании, сняла наконец руку с шеи Игнатии, приподняла ее челюсть и закрыла усопшей глаза. Потом она взяла руку Игнатии в свою.

— Возьми другую руку, — велела Малверн Лароузу. — Она отправляется в путешествие. Запомни все, что я скажу. Когда-нибудь говорить это придется тебе.

Малверн разговаривала с Игнатией, давая ей наставления о том, как сделать первые шаги, как посмотреть на запад, где найти дорогу и как не взять с собой кого-нибудь другого. Она сказала, что все очень любят Игнатию, даже сама Малверн, которая никогда ей этого не говорила. Они долго держали руки Игнатии, тихо и молча, до тех пор, пока ее руки не похолодели. Тем не менее Лароуз чувствовал ее присутствие в комнате.