Ларочка - [12]

«Прораб» сказал, что «они» плод «тяжелых и страшных раздумий», ибо совсем недавно он, Валерий Принеманский «осиротел».

— У вас умерли родители?

«Прораб» едва заметно, но совершенно презрительно улыбнулся в ответ на это замечание предельно благополучного в этой жизни руководителя.

— У меня погибли жена и дочь и при родах месяц назад. От потери крови. Я потерял все, что у меня было.

Владимир Владимирович понимающе покачал головой, но был в его понимании все же какой–то формализм, что–то царапнуло в одном из неведомых изгибов души Ларисы ей самой до сих пор неведомых. «Прораб» подвергался невыносимо вежливой экзекуции, как капитан Конев в разговоре о кино.

— Я прочту стихи. Прошу учесть, то, что я сказал. — Надо было понимать, что никакой не может быть критики при таком деле. Еще не запеклась рана.

В душе Ларисы опять что–то царапнуло. И опять как–то по–новому.

«Прораб» стоял довольно далеко от нее. Ларисе захотелось снять очки и рассмотреть несчастного, она вовремя спохватилась, и лишь поправила их. С удивлением обнаружила, что сидящие вокруг, кривят губы и морщат носы. Между рядами проползло никому конкретное не принадлежащее, противное, какое–то голое слово — «мудила». Лариса конечно же сразу поняла к кому оно относится. Она уже сама была готова для себя решить, что не стоило бы «прорабу» выставляться с таким кровопролитным предисловием. Даже как–то неловко за нелепо разоблачившегося человека. Но всеобщая эта ироническая реакция показалась ей несправедливо жестокой. И она начала усиливаться, когда Валерий Принеманский стал произносить свои трагические строки. Ларисе было непонятно почему все так совокупно брезгливы в его адрес. То есть, понятно, человек вышел за рамки принятых здесь норм поведения, но как же ему быть, если у него в жизни случилось такое?! Стихи его… нет, она не могла определить, насколько они хороши, или плохи. Они, в общем, были похожи на то, что читалось до этого. По звуку, по словам, но они резко отличались от всех остальных тем, что за ними стояла подлинная боль. У них у всех этого не было, а у него было, и поэтому они отторгают его, весь этот самодовольный «зверинец», «зайцы», «лисы»…

Закончив чтение «прораб» сел, и стало заметно, что он сидит теперь более отдельно, чем до этого. Вокруг него возник некий вакуум. И он сидел, независимо закинув ногу на ногу, с непроницаемым лицом, со своим высказанным, но не понятым страданием.

Владимир Владимирович совершил ошибку. Ему следовало бы просто двинутся дальше по поэтическим рядам, поднять еще одного новичка, но он счел необходимым сказать несколько слов в адрес только что услышанного. Конечно мягких, конечно, ободряющих, но это вызвало на лицах студийцев отвратительно понимающие улыбочки. Они «понимали» друг друга — душка–руководитель и его секта. Они были благополучно вместе, а «прораб» был трагически один. Да еще с мертвой женой и дочкой.

Когда все закончилось, и «прораб» ушел, явно решив, что он здесь чужой, Лариса боялась, что начнется вроде вакханалии в его адрес. Наверняка каждый захочет или иначе пнуть вдогонку проклятого поэта. Лариса отлично понимала, почему так. На фоне его грандиозного конфуза, тихая бездарность любого из них скрадывалась, они становились ближе к норме, к какому–то пристойному уровню, как было упустить такую возможность.

Ничего подобного не произошло, все только пожимали плечами, и тихо обменивались фразами на самые разные темы, вроде бы и не касающиеся «прораба», но Ларисе казалось, что тем самым они еще злее, еще окончательнее втаптывают его в грязь. Притворное великодушие, наигранное желание «понять», это еще отвратительнее, чем прямое глумление.

Владимир Владимирович, конечно тоже не опустился до трусливых острот вслед изгнаннику, он только улыбался своей улыбкой, которая стала Ларисе отвратительна. Он грустно сказал.

— Я думаю, этот молодой человек у нас больше не появится, коллеги.

Лариса встала, уже, кстати, не думая, в каком состоянии ее джинсы и водолазка, и решительно направилась к выходу. Тут Владимир Владимирович обратил на нее внезапное внимание.

— Да, коллега, мы же вас–то так и не выслушали. Пожалуй, в следующий раз, да?

— Это вы калека, а не я, а я‑то у вас больше тут точно уж не появлюсь.

8

Ей было плевать, какое она произвела впечатление на эту публику. Конечно, дурнушки из руководительского «гарема» рады, что избавились от конкурентки, а о том, что твориться в кудрявой голове самого Владимира Владимировича ей и вообще не хотелось думать. Не говоря уж о прочих бездарях.

И еще раз задалась вопросом — почему это вся эта толпа тут поэтически бездельничает, когда весь народ в поле?!

Она пошла в деканат. Там ее выслушали. Поблагодарили за сигнал. Обещали разобраться. Она сказала, что проверит, каковы будут результаты разбирательства.

Вторая встреча с «прорабом» произошла непреднамеренно и внезапно, и что любопытно на том же самом месте, где у Ларисы в свое время состоялось историческое объяснение с Женей. Она стояла на остановке, поджидая автобус, когда вдруг услышала сзади стук яростно закрываемой двери, и звуки неприятного нервного голоса, что были волнующе знакомы. Обернулась. Он, то есть «прораб», шел «сквозь ветер мира», пытаясь намотать ша бледную, беззащитную шею развевающийся шарф, и размахивая как огромной ладонью канцелярской папкой. Он только что покинул голубенький домик–музей пани Ожешко, где по совместительству располагалось правление Гродненской писательской организации. Судя по всему, его там поняли не чуть не больше, чем на недавнем семинаре и он был очень возбужден по этому поводу.