Ларион и Варвара - [2]

Когда ходики показали десять, Варя стала собираться на смену. Достала рабочую одежду: черный ватник, тяжелые ботинки, рукавицы. Надела шубейку на свою Морьку, скребнула замерзшим засовом, навесила на избу замок и положила ключ под старую, рассыпавшуюся на морозе бочку. Дом остался один, темный, накрытый большой снежной шапкой.

Кончился Варварин день, день именин.

…«Мужик», посланный Кланей, пришел в воскресенье и постучал в замерзшее Варино окно. На нем был серый новый ватник и большая мохнатая шапка. Из-под рыжих лисьих косм глядели светлые, какие-то нездешние глаза. Лицо было желтоватое, и даже мороз его не подрумянил.

Он вошел и снял шапку с коротко остриженной головы. Варя указала ему сесть на лавку, а сама стала, прислонясь к печи, сложив под грудью голые по локоть, тонкие, сильные руки. Ранний посетитель застал ее еще не прибранную: коса бежала по нижней кофтенке, над черными валенками белели голые ноги.

— Сколь же ты возьмешь с меня? — спросила Варя. — С сажени или за ездку?

— Это как скажешь…

Они встретились глазами. Варя переложила косу с одного плеча на другое, прикрыла воротом открытую шею.

— Как звать вас?

— Ларионом, — ответил он, теребя в левой руке свою лисью шапку. Правую он почему-то все держал в кармане.

— Ну, а меня Варварой Касьяновной… Ждановой пишусь. Будем знакомые…

— Очень приятно, — скромно сказал Ларион.

Варя еще какое-то время глядела на него, думая о том, что этот Ларион, наверное, хочет есть. Иначе зачем бы пошел?.. Правда, он не выглядел доходягой и все же был очень худ, но той суровой худобой, когда трудовому человеку перепадает хлеба ровно столько, сколько нужно, чтобы не потерять себя, не протянуть руки и не взять чужого.

— А чего это у вас с рукой-то? — вдруг спросила Варя.

Ларион показал ей правую. Пальцы на ней были отняты по первый сустав.

— На фронте, значит, побывали?

— Нет, не был я на фронте, — просто сказал Ларион. — Это мне на лесопогрузке бревнышком прижало.

Варя поспешно поставила на стол чашку с горячим. Собиралась совсем немножко отрезать хлеба от своего и дочкиного пайка, но скосила нож и отрезала наискосок через всю ржаную булку. Ларион сказал спасибо и взял ложку левой рукой.

В доме уже два года не было мужчины, и Варе странно было видеть, как ест теперь этот человек, придвинув близко к себе чашку; как западают его худые щеки в чуть заметной светлой щетине, когда он, обжигаясь, тянет в себя суп; как двигаются резкие скулы, когда он откусывает хлеб. Нет, женщины как-то совсем по-другому едят…

— Молока хочете? — почему-то волнуясь, спросила Варя. — Только у меня козье… Некоторые гребуют.

— А вы малыша своего не обделите? — Ларион поглядел на маленькую Морьку. И Варе показалось, будто он давно-давно не видел детей.

— Это девочка у меня, — сказала она. — Ничего, кушайте…

…Через полчаса они уже шли к лесу. Солнце цвета начищенной латуни ползло им навстречу, голубая тень ложилась под ноги. Дорога скрипела каким-то праздничным, бодрым скрипом. Мороз вызванивал попутную песню и раскрашивал щеки. Особенно — Варины. Она шла впереди и изредка оглядывалась на Лариона. У того на бровях и около рта светился иней. Когда Варя оборачивалась, он кивал ей: иди, мол, я тут.

Кончилось холодное большое поле. Запрыгали остролапчатые зеленые елки.

— Если к лету войну не кончат, то и эти порубят, — сказала Варя. — А что с их толку? Постреляют только в печи.

Елки рассыпались, пошли тонкие, убогие в своей рябой наготе березки. И кругом — черные, подпаленные кострами пни под белыми шапками.

— Тут у нас роща хороша была! Я девкой гуляла…

Из-под ног порскнули снегири, сели на голых макушках, закачались, будто кивали.

— Вот они, мои дровишки. Пособить вам веревку распутать?

— Сам, — коротко сказал Ларион. И принялся раскидывать снег возле поленницы.

Варя, отступя немного, смотрела, как ловко он укладывал левой рукой дрова на водовозные санки, как увязал, заклинил возок, чтобы не рассыпался на раскате.

— Дома-то тоже все, поди, с дровами? — осторожно спросила она. — Издалече вы?

— Пензенский, — отозвался Ларион. — Раньше нас толстопятыми дразнили.

— Пошто ж так далеко заехали?

Ларион чуть нахмурился, нагнулся, чтобы выбрать из снега конец веревки, перекинул ее через плечо, двинул сани с места и молча шел с возом, дыша ровно, будто вовсе не напрягался, только крылья носа у него сильнее побелели и покрылись морозным пушком.

Пройдя с полверсты, он остановился, снял с правой руки варежку и дыхнул на искалеченные пальцы.

— Мерзнут, — сказал он.

— Зато уж в армию ты не попал, — решилась заметить Варя в утешение. — Пальцами только отделался, а люди вон без рук, без ног приходят.

Ларион посмотрел на нее почти злобно:

— Не завидуй! Не покатись на меня то бревно, я бы сейчас не твои салазки тащил, а с автоматом на немца бы шел. Бил бы их, гадов, уничтожал беспощадно!..

Варю поразило, как изменилось его лицо, как вдруг проступила на нем злая, бурая краска, как изломились белые мохнатые брови и будто потемнели его светлые, мирные глаза. Она опустила голову и пошла сзади, подпирая воз березовым стяжком. Когда вышли на открытое место, в поле, где хозяйствовал ветер, помощь ее пришлась Лариону кстати: дорогу уже задувало, поперек нее легли белые тугие гребешки.