Largo - [6]

И часто — вместо "рысью марш"

Я ваше имя повторяю.

Несу вам исповедь мою,

Мой ангел, я вам рапортую,

Что вас я более люблю,

Чем пунш и лошадь верховую!..

— Ой-ли!.. Было бы так… Не пропали бы без вести семь лет.

— В холостом полку, божественная… И вы замужем…

Она вздохнула.

— Да, конечно, — тихо сказала она. — Может быть, вы и правы… Но я все-таки никогда не поверю, Петрик, чтобы вы… Таким уже монахом жили… Да, постойте, постойте… Ведь я про вас что-то знаю… Да, да, да… Господин "холостой полк"… А, нигилисточка?

Петрик, что называется — рака спек. Так покраснел, что даже лоб стал красный.

— По-па-лись…

— Портос!.. — сказал он… — Этакий сплетник!.. Ну что нигилисточка?.. Это только приключение. Забавное приключение. И притом-же — по пьяному делу…Просто анекдот!..

— Рассказывайте… А покраснели-то как! О вас папироску теперь закуривать можно..

— Ничего подобного… Да я вам расскажу… Если хотите.

— Нет уж, пожалуйста… Если это ваши холостые гадости — и не рассказывайте… Не надо.

— Да повторяю… Ничего подобного… Просто — забавное приключение. Можно рассказать все, ибо все очень прилично "для курящих".

— Хорошо… Так как вы мой арестант и до самого вечера, то я слушаю. Но прежде нам Таня подаст чая.

Она позвонила.

— А Таня совсем и не переменилась. Как в Захолустном Штабе, так и здесь.

— Здесь еще лучше. Она здесь, как мой друг. — Вы с чем чай? С лимоном, или со сливками?

— Если от бешеной коровы, то разрешите со сливками.

— Таня, — сказала Валентина Петровна вошедшей горничной, — подайте сюда чаю и коньяку.

— И рома, — сказал Петрик, подмигивая Тане, — как подавалось у генерала Лоссовского.

Валентина Петровна погрозила пальчиком с жемчужным колечком. Таня весело фыркнула и пошла за чайным прибором.

VI

От душистого рома, налитого в горячий чай, сладко пахло. В углу, в камине уютно потрескивали разгоревшиеся дрова. В гостиную входили сумерки. Валентина Петровна взялась рукою за штепсель.

— Не зажигай огня!.. Не разгоняй мечты! — шутливо, приятным голосом пропел Петрик.

— Будет вам, — засмеялась Валентина Петровна, — я вся внимание. Сядемте к камину.

Петрик подвинул кресло, она глубоко уселась в него. Диди прыгнула ей на колени и свернулась клубком. Петрик сел против нее на низком пуфе.

— Итак, — сказала Валентина Петровна.

— Итак… Случалось ли вам, что вас вдруг охватит неудержимое любопытство? Хочется знать все о ближнем своем. Да и не только о ближнем, но и о дальнем. Очень даже дальнем… Постороннем… Вот сидим мы с вами. Золотая головка ваша в двух аршинах от меня, чудные глазки внимательно прищурены, а что в ней? Что вы думаете? Знаю ли я?

— Может быть, так лучше, Петрик?

— Может быть… Однако, нашло на меня такое настроение — все хочу знать. Сижу с Портосом в театре. Там драма идет. Рощина-Инсарова мне всю душу переворачивает, а я думаю, — а что ты такое? Как и где живешь? Что сейчас думаешь, чем увлечена? В антракте передо мною — лысина. Пол-аршина в диаметре. Гладкая, розовая, аппетитная, точно свиной кожей покрытая. А я думаю, что за Бисмарк скрывается под этим обтянутым кожей черепом? Какие константные эксибиции секулярных новаторов тенденции коминерации копошатся там? Профессор, академик, ученый, банкир, может быть фран-масон какой, черт его знает, кто там и о чем думает. И, порывает меня, божественная, знаете, пальцем этак щелкнуть по темячку и послушать, как звенит.

— Петрик!

— А вдруг там вместо трансцендентной философии этакая детская песенка играет: — "бим-бом, бим-бом, зогорелся кошкин дом… Бежит курица с ведром…"

— Придумаете тоже… Совсем кадет…Ребенок…

— И дальше хуже. Из театра к Кюба… Три бутылки шампитра вдвоем вылакали, ресторан закрывают, а мы разошлись только.

— И Портос!?..

— Ну, Портос так только пригубливал. Больше я.

— Какой срам!

— Покаяние, божественная, все очищает. Перешли в отдельный кабинет. Там до трех часов можно. Сидим, потребовали — "Monahorum Bеnеdictinorum", его же и монахи приемлют — а я философию свою развиваю, не хуже Шопенгауера.

— Вы Шопенгауера читали?

— Чего, госпожа наша начальница, со скуки не прочитаешь. И вот, говорю я Портосу: — Знаешь, Портос, ничего этого нет. Все это мне кажется. И тебя нет, и лакея со счетом нет — все мое представление. Плати, Портос, ты, а я… — ты мое воображение.

— Разве хорошо так много пить?

— Да, дербалызнул я тогда основательно… По-драгунски… Линия такая вышла… Да ведь день-то какой был! 10-го февраля…

Валентина Петровна смутилась и покраснела до слез. Но в гостиной было темно и Петрик этого не заметил.

— Вместо того, чтобы честно придти ко мне и поздравить меня с днем ангела, вы пьянствовали с Портосом!

— Честно, госпожа наша начальница, я тогда не мог придти к вам… Я все еще не примирился с мыслью… что вы… замужем…

— Петрик… Бросьте… Ну дальше…

— Дальше что… Ну пьян был, как дым. Вышел с Портосом и пошли пешком на набережную.

— В третьем часу утра!

— В четвертом, божественная!.. Идем мимо Зимнего Дворца. Такая чудная ночь. Тихо. Звезды сияют. Мороз, и по самой Неве чуть шуршит поземка, точно тени какие-то несутся. Нигде ни огонька в окнах. Спит Северная Пальмира. Пустыня — внемлет Богу… как это у Лермонтова что-ль? У ворот в тулупах свернулись дворники, городовые похаживают на перекрестках, башлыками укутались и идем мы двое: — Портос и Атос к какому-то приключению — два мушкетера… И вдруг, вижу я, на том берегу, на Мытной набережной, в пятом этаже, красным огнем окно светится. Сидит кто-то там и не спит. Кто он? Что он? Фальшивые деньги делает, прокламации печатает, или студент зубрила сидит над литографированными записками и зубрит. И понял я, что не могу… Я должен знать, кто это там? Чья жизнь бьется среди ночи. — «Пойдем» — крикнул я Портосу, — "и узнаем, что за человек не спит ночью… А можете быть, там самоубийца к смерти готовится и мы его из петли вынем… А? — Портос?.. Спасем человеческую душу. Все грехи простятся…" О, хитрый этот Портос, посмотрел внимательно и говорит: — «Идем»… Ускорил я ход. По дощатому скользкому переходу перебежали мы Неву и подошли к дому. Теперь нам было видно, штора белая опущена и за нею ярко горит, должно быть, лампа под красным абажуром. По парадному ходу и думать нечего идти — швейцар не пустит. В воротах калитка открыта и дворник спит подле крепчайшим сном. Мы скользнули как тени. Сюда… Налево… В угол… Толкнули дверь… Тьма кромешная. Железные перила ледком покрыты. Пахнет кошками.