Лара. Нерассказанная история любви, вдохновившая на создание «Доктора Живаго» - [38]

Когда они беззаботно болтали в парке, Ольга заметила, что какой-то мужчина в кожанке уселся неподалеку от них и, похоже, пристально следил за их разговором. Она наклонилась к Борису и прошептала, что этим утром слышала, будто арестовали чудесного старенького учителя английского, у которого училась Ирина, из-за каких-то темных денежных махинаций его жены. Направляясь к станции метро, Борис и Ольга заметили, что мужчина в кожанке неотступно следует за ними. У Ольги возникло предчувствие: ей не хотелось в тот день расставаться с Борисом. Однако она в это время переводила сборник корейской поэзии, и как раз вечером его автор собирался встретиться с ней, чтобы внести исправления. Она также обещала Борису, что напечатает для него одно из собственных стихотворений.

В начале 1948 года Ольга призналась Борису, что ей плохо в «Новом мире», где приходится выслушивать нелестные и непрошеные замечания о ее непрофессиональных отношениях со знаменитым писателем. Он начал уговаривать ее оставить работу, обещая, что будет содержать ее и помогать стать самостоятельным профессионалом в искусстве литературного перевода. Ольга, которая обожала поэзию и сама с детства писала стихи, с радостью согласилась. В Ольгиной маленькой комнатушке в Потаповском переулке[219] Борис учил ее принципам перевода. Поначалу Ольга, начинающий переводчик, превращала десяток строк оригинала по меньшей мере в двадцать, и Борис ласково посмеивался над такой ее «отсебятиной» и учил, «как сохранить смысл, отбрасывая слова; как оголить идею и, не гоняясь за красивостью, одеть ее в новые словесные одежды, кратко, как можно короче». Ольга и пожелать не могла лучшего наставника, чем Пастернак, преданный и терпеливый учитель, который показывал ей, как осторожно пройти по тонкой грани между переводом в строгом смысле этого слова и импровизацией на основе материала. Овладевая искусством перевода, Ольга постепенно вошла с Пастернаком в рабочие отношения. Он называл квартиру на Потаповском «наша лавочка». Часто он сам начинал перевод, а Ольга продолжала и заканчивала его, освобождая Борису время для работы над романом. Она не только любила это ощущение сотрудничества, но и «неплохо зарабатывала» на переводах. Как и Борис, Ивинская начала устраивать дома литературные вечера, на которых друзья-писатели читали стихи и обменивались мыслями.

«Не обошлось в работе «лавочки»[220] и без анекдотов, – писала Ольга. – Когда редакции начали признавать и принимать мои работы и я с гордостью получала свои первые гонорары, Боря подсунул к нескольким моим переводам один свой, приписав при этом авторство работы мне. До чего же он по-мальчишески веселился, когда редакция забраковала и вернула мне для переделки именно его перевод!» Борис не скупился на похвалы Ольгиным способностям. Она постоянно дивилась и умилялась тому, что гениальный поэт таких масштабов держит себя с ней – зеленым новичком в искусстве перевода – так, словно они равны в профессиональном отношении. «Казалось, все было так хорошо, прочно, я шла – и как-то особенно наслаждалась свободой, такой нашей душевной близостью, – вспоминала она. – Боря посвятил мне тогда перевод «Фауста». И я сказала, что отвечу в стихах».

Едва вернувшись в свою квартиру в Потаповском переулке, она села за печатную машинку. Когда Ольга набирала текст своего стихотворения для Бориса, ее вдруг охватило чувство глубокой тревоги, решительно противоречащее недавнему радостному настроению.

Около восьми вечера дверь распахнулась, и в квартиру вошли с десяток людей в форме. Это были служащие сталинской государственной тайной полиции – МГБ (позднее переименованной в КГБ). Они стали обыскивать квартиру. Ольга была парализована ужасом и поначалу не могла даже сглотнуть – перехватило горло. Ивинская никак не могла понять, что происходит. В растерянности она спросила, связан ли приход незваных гостей с преступлениями жены учителя английского ее дочери Ирины. А потом ей в голову пришла «дикая» мысль – может быть, это «за Борю»? «Они», непрерывно куря, стали рыться в ее книгах и личных бумагах, повсюду разбрасывая вещи, откладывая в сторону для прощупывания любую книгу, письмо, документ или клочок бумаги, на котором упоминалось имя Бориса Пастернака. Она не верила своим глазам. Ее сын Митя, мальчик с милыми кудряшками, прибежал домой из школы и принялся устраивать на балконе ручного ежа. Один из эмгэбэшников подошел к нему, потрепал Митю по волосам и сказал «хороший малый». Ольга обратила внимание, каким недетским жестом Митя «стащил со своей головенки эту руку».

Теперь у Ольги не осталось сомнений в том, что к ней пришли из-за ее связи с Пастернаком. «Все книги,[221] которые Боря за это время надарил мне, надписывая широко и щедро, исписывая подряд все пустые странички, – все попало в чужие лапы. И все мои записки, все мои письма – и ничего более». Она могла лишь беспомощно смотреть, как «они» забирают красный томик стихов, который Борис прислал ей после того, как их отношения стали плотскими, тот самый, на котором была надпись: «Жизнь моя, ангел мой, я крепко люблю тебя». Забрали тетрадь с ее признанием, в котором она излагала историю своей жизни для Бориса и которую он вернул ей с просьбой сохранить. Пока часть сотрудников МГБ занималась обыском, другие арестовали Ольгу. Ей было сказано, что у них есть ордер на ее арест по обвинению в том, что она «проявляла антисоветские настроения,