Лара. Нерассказанная история любви, вдохновившая на создание «Доктора Живаго» - [32]
«Чем ближе были[181] ему эта женщина и девочка, тем менее осмеливался он воспринимать их по-семейному, тем строже был запрет, наложенный на род его мыслей долгом перед своими и его болью о нарушенной верности им. В этом ограничении для Лары и Катеньки не было ничего обидного. Напротив, этот несемейный способ чувствования заключал целый мир почтительности, исключавший развязность и амикошонство.
Но это раздвоение всегда мучило и ранило, и Юрий Андреевич привык к нему, как можно привыкнуть к незажившей, часто вскрывающейся ране».
Учитывая слежку властей за Пастернаком, кажется глупой наивностью или бессмысленной наглостью, что он, создавая «Доктора Живаго», устраивал регулярные чтения глав из романа. Молва об этих чтениях все ширилась, и его поклонники стали гоняться за приглашениями. 6 февраля 1947 года[182] пианистка Мария Юдина устроила такое чтение у себя дома; она и ее друзья дожидались этого вечера с нетерпением, «как пиршества».
Накануне, провожая Ольгу домой из редакции «Нового мира», Борис пригласил ее присоединиться к нему: «Давайте я повезу вас[183] к одной своей знакомой пианистке, – уговаривал ее Борис. – Она будет играть на рояле, а я обещал прочитать там немного из новой прозы. Это не будет роман – так, как принято понимать этот жанр! Я буду перелистывать года, десятилетия и останавливаться, может быть, на незначительном. Пожалуй, я назову эту новую вещь «Мальчики и девочки» или «Картины полувекового обихода». Мне кажется, что вы впишете туда страницу!»
Народу было много, несмотря на бушевавшую на улице метель. Борис беспокоился, что может не попасть на чтение, поскольку из-за сугробов до квартиры Юдиной трудно было добраться. Один из друзей вез их с Ольгой на своей машине, и они заблудились. Ольга сидела на заднем сиденье, любуясь профилем Бориса, когда он поворачивался, разговаривая с водителем. Борис, обутый в «несусветно большие» валенки, то и дело выскакивал из машины, пытаясь понять, где они находятся. И вдруг среди домов, выбеленных снегом, они увидели мерцающий в окне огонек лампы в форме свечи. Это и была та квартира, где их ждали. Огоньку свечи суждено было стать привычным лейтмотивом в «Докторе Живаго»: «Они проезжали[184] по Камергерскому. Юра обратил внимание на черную протаявшую скважину в ледяном наросте одного из окон. Сквозь эту скважину просвечивал огонь свечи, проникавший на улицу почти с сознательностью взгляда, точно пламя подсматривало за едущими и кого-то поджидало».
Образ горящей свечи также стал центральным в стихотворении под названием «Зимняя ночь», которое затем было опубликовано как одно из стихотворений Юрия Живаго. Борис написал его на следующее утро и днем принес в редакцию к Ольге.
Тот вечер ознаменовался оглушительным успехом. Мария Юдина, одетая в свое лучшее бархатное платье, играла Шопена. По словам Ольги, «Б. Л. был особенно возбужден[185] музыкой, глаза его блестели. А я себя не помнила от счастья». Затем Борис прочел отрывок из третьей главы чернового варианта романа, порадовав многочисленную аудиторию рассказом о том, как юный студент Живаго танцует со своей невестой Тоней, а в доме Свентицких горят огоньки на елке:
«Юра стоял в рассеянности[186] посреди зала и смотрел на Тоню, танцевавшую с кем-то незнакомым, – читал вслух Борис. – Проплывая мимо Юры, Тоня движением ноги откидывала небольшой трен слишком длинного атласного платья и, плеснув им, как рыбка, скрывалась в толпе танцующих.
Она была очень разгорячена. В перерыве, когда они сидели в столовой, Тоня отказалась от чая и утоляла жажду мандаринами, которые она без счета очищала от пахучей легко отделявшейся кожуры. Она поминутно вынимала из-за кушака или из рукавчика батистовый платок, крошечный как цветы фруктового дерева, и утирала им струйки пота по краям губ и между липкими пальчиками. Смеясь и не прерывая оживленного разговора, она машинально совала платок назад за кушак или за оборку лифа.
Теперь, танцуя с неизвестным кавалером и при повороте задевая за сторонившегося и хмурившегося Юру, Тоня мимоходом шаловливо пожимала ему руку и выразительно улыбалась. При одном из таких пожатий платок, который она держала в руке, остался на Юриной ладони. Он прижал его к губам и закрыл глаза. Платок издавал смешанный запах мандариновой кожуры и разгоряченной Тониной ладони, одинаково чарующий. Это было что-то новое в Юриной жизни, никогда не испытанное и остро пронизывающее сверху донизу. Детски-наивный запах был задушевно-разумен, как какое-то слово, сказанное шепотом в темноте. Юра стоял, зарыв глаза и губы в ладонь с платком и дыша им. Вдруг в доме раздался выстрел.
Все повернули головы к занавеси, отделявшей гостиную от зала. Минуту длилось молчание. Потом начался переполох. Все засуетились и закричали. Часть бросилась за Кокой Корнаковым на место грянувшего выстрела. Оттуда уже шли навстречу, угрожали, плакали и, споря, перебивали друг друга.
