Лара моего романа: Борис Пастернак и Ольга Ивинская - [102]

Митя обратил мое внимание:

Из тбилисской ссылки Пастернак ни слова не написал Евгению, хотя тот в своих сочинениях лживо утверждает: «В эти дни (нобелевской травли Пастернака. — Б. М.) мы ежедневно ездили в Переделкино». Однако «в эти дни» на Большой даче Евгения не видели ни Чуковский, ни Зинаида, ни Нейгауз, ни Масленикова, которые в действительности постоянно были рядом с Пастернаком. Только 28 октября органы заставили Евгения поехать в Переделкино, чтобы предъявить ультиматум папочке.

Помню, когда мама отвела Бориса Леонидовича от самоубийства 28 октября и я провожал его на Большую дачу, Пастернак говорил мне: «Ведь ты не смог бы пойти на такую низость и стать Павликом Морозовым? Вот что значит рождение ребенка не от любви. Получилось жалкое… подобие. Ты, Митя, не делай в жизни подобной ошибки».

Эти трагические дни, пример мужества и бесстрашия матери, дали Мите важную жизненную закалку, которую он проявил в сложнейшей ситуации и о которой рассказал мне в 2003 году.

В 1962-м, когда Ольга Ивинская находилась в концлагере, Митю забрали в армию, чтобы удалить из Москвы «нежелательный элемент». Его послали служить на Дальний восток, в Находку. В то время пришло указание отправить добровольцев во Вьетнам воевать на стороне хошиминовцев. Митю, как и многих из его части, вызвали к командованию и предложили написать заявление о желании поехать добровольцем во Вьетнам. Митя отказался написать такое заявление — добровольно воевать за чужую страну. Он заявил командованию части:

— Я давал присягу защищать Родину, а не воевать на стороне хошиминовцев. Если будет приказ мне отправиться с частью во Вьетнам, я подчинюсь приказу. Добровольно покидать свою Родину я не буду.

Такой поворот дела обескуражил командование, но никакие посулы и угрозы в адрес Мити не могли заставить его изменить свое решение. Это необычайное ЧП вызвало приезд к ним в часть генерала, замруководителя Главного политуправления советской армии. Генерал явился посмотреть на такого чудного солдата и своим генеральским нажимом заставить его написать заявление о добровольной отправке во Вьетнам. Но это был уже закаленный маминым бесстрашием в нобелевской истории 21 — летний мужчина, требовавший только приказа, которому он подчинится как солдат, давший присягу. После трех дней угроз и уговоров, не давших результата, озадаченный и пораженный бесстрашием Мити генерал улетел в Москву. Митю оставили служить на Дальнем Востоке. Поразительно то, что все командование части стало Митю уважать и дало ему возможность перейти служить в ту роту, в которой хотел быть — с земляками-москвичами. Как он мне рассказывал, даже самый злой и жестокий старшина стал с ним вежлив и не допускал грубости и брани, чем отличался до этой «вьетнамской» истории.

Позже этот рассказ мне повторил служивший с ним в Находке москвич Александр Чубуков, ставший Митиным другом на всю жизнь. Саша говорил:

— Митя всегда поступает честно и мудро. За ним пойдешь не только в разведку, но и в самое пекло: не предаст и не отступит.

Относительно заявления Евгения Борисовича об отказе Пастернака от премии Митя пояснил:

— Посмотрите, как примитивно лжет Евгений Борисович, написав, что мама позвонила Пастернаку, и тот побежал отказываться от Нобелевской премии. Он понимает, что теперешний читатель, тем более в Америке, не знает, что на даче Пастернака в Переделкине никогда не было телефона. Даже в мае 1960-го, когда Пастернак умирал под присмотром органов и семейства, не допускавших маму к Борису Леонидовичу, телефон на дачу не провели.

Митя обратил мое внимание на такой факт:

— В книге «Пастернак и власть» в документе 47 приведена докладная записка генпрокурора Руденко в ЦК КПСС о допросе Пастернака в марте 1959-го. Руденко назвал Пастернака двурушником, обманывающим советскую власть. Пастернака предупредили о высылке из СССР, если он не прекратит встречи с иностранцами, и заставили подписать обязательство избегать иностранцев. Такое же обязательство после вызова в прокуратуру заставили подписать и Ольгу Ивинскую. Ни Зинаиду, ни Евгения Борисовича в прокуратуру не вызывали и подписывать подобные обязательства не заставляли. Это обстоятельство лучше всяких домыслов характеризует отношения родни с советскими органами.

К вопросу о пьесе «Слепая красавица», которую упомянул Евгений Борисович в интервью американской газете. По этому вопросу его не интересует суть дела, состоящая в том, что Пастернак только Ивинской доверил хранение и распоряжение этой пьесой, о чем было написано в его завещании. Ни Зинаиде, ни Евгению рукопись пьесы Пастернак не хотел оставлять. КГБ выдал Ивинской в 1970 году официальную справку: «Подлинная авторская рукопись Б. Пастернака „Слепая красавица“, принадлежащая О. В. Ивинской, находится на хранении в ЦГАЛИ»!

Парадоксально, но Евгений Борисович считает главным то, кто принес рукопись к Ольге Всеволодовне, а не то, кому завещал Борис Пастернак свои рукописи. Митя по этому поводу сказал:

— Все же как он примитивен и озлоблен! Мама 23 апреля 1960 года была в Измалкове, когда Борис Леонидович утром пришел на последнюю встречу. Он говорил о завещании и оставил маме рукопись пьесы «Слепая красавица». Об этом субботнем дне 23 апреля 1960 года, когда Пастернак приходил в Измалково, пишет и Зоя Масленикова в своих воспоминаниях. В дневнике болезни Пастернак сам сделал запись вечером 23 апреля 1960 года после посещения мамы в Измалкове: «Я сегодня устал и мне придется прилечь».