Лапти - [64]
— А ты думал, гулять?
Тогда Яшка махнул рукой и удивленно протянул:
— Ну-у-у… Во-он что-о? Работать? Работа дур-ра-ков любит.
И снова, качаясь из стороны в сторону, хриплым, надсадным голосом завел.
Пели петухи, выли собаки, светила луна.
Абыс Яшка скрылся за амбарами, нырнул на огороды и пошел в гореловский лес отсыпаться.
Утром придет туда Минодора с метлой и, как всегда, разбудит его.
За гумнами, в большом здании, похожем на ригу, неумолчный гул. Тяжелые ворота открыты настежь, и в них виднелось несколько телег с возами. С противоположной стороны из-под повети клубами вилась седая пыль.
Работал не только обдирочный барабан, издававший этот гул, но и постав, размалывающий пшено в муку. Юрко суетился Афонька: то бегал к ящику и следил, все ли просо прошло в барабан, и тогда засыпал новое, то выгребал пшено из ларя.
Черный, в пыли, с воспаленными глазами, он то и дело покрикивал на лошадей, переступавших на большом бревенчатом кругу.
Мужики, дожидаясь очереди, сидели сзади дранки на старом бревне, когда-то служившем передаточным брусом ветряной мельницы. Разговоры велись об урожае, о предстоящем жнитве, а потом сами собой перешли на артель.
Посередке мужиков — Нефед. У него густой пламень огненной бороды, два горящих фитиля усов, ровно заправленных под прямым, с синими прожилками, носом; глаза, цвета подсолнечного масла, мерцали ровно под тяжелыми бровями. Говорил тихо, спокойно, глядел за мельницу, на дозревающие ржи.
— Алексей нам правильно внушал на сходе. Его слова на ветер пускать не след. В артели большая сила заложена, ежели дружно взяться, а не как мы, врозь в разны огороды. Вот погляди, отрежут самую что ни на есть лучшую землю…
— А если не дать? — горячился Сидор.
Нефед сжал бороду, склонил голову набок, в сторону Сидора.
— Как не дашь? Как не дашь, раз, говорю, сила на их стороне. На цепь ляжешь?
— Лягу! — решительно заявил Сидор.
— Ложись! — едва заметно усмехнулся Нефед. — Ложись, а они через тебя перешагнут.
Сидор был черен, с округлым беспокойным лицом, коротконогий, подвижной. Он шаркал по траве сапогом и нетерпеливо возражал:
— Не перешагнут, не посмеют. Сила не в них, сила в народе. А наро-од…
— Кто народ? — спросил Нефед, лукаво подмигнув мужикам.
— Мы народ. Мы-ы! — ударил Сидор кулаком себя в грудь. — Что захочем, то и будет. Народна власть.
Помолчав, Нефед спокойно произнес:
— Э-эх, народна вла-асть, наро-од! Стадо овечье, вот кто вы, не народ. Поорете, в мать-перемать выругаетесь, а как чуть коснись — друг дружке бороды за спины.
Бугай, лобастый мужик, успокоительно вставил:
— Ничего у них с артелью не получится.
— На каких картах гадал? — повернул к нему бороду Нефед.
— Кто у них собрался? Рвань-дрянь…
— Во-она! — протянул Нефед. — Я думал, ты еще что скажешь.
— Бают, — вмешался один мужик, стоявший возле угла дранки, — на казенную землю они метят. В аренду ее снять хотят. Правда, што ль?
Тяжело переступая кривыми, негнущимися ногами, с гумна шел тучный Лобачев. Возле него увивался Митенька. Он суетливо размахивал руками, в чем-то убеждал Лобачева, а тот словно не слушал его, лишь мерно раскачивался тяжелым телом.
Увидев мужиков, Митенька оставил Лобачева и чуть не вприпрыжку побежал к дранке.
— Слыхали, какое дело-то! — закричал он, еще не добегая.
— Аль с цепи сорвался? — спокойно остановил его Нефед.
— Ефима Сотина крутят!
Мужики настороженно переглянулись. Нефед чуть качнулся и, помедлив, произнес:
— Это ты зря…
— Ей-богу, правда. Всю ночь сидели у него.
А он что, поддается?
— Подумаю, слышь.
Лобачев, усаживаясь и сдвигая двух мужиков на самый край бревна, заключил:
— Я и говорю, зря орешь. Чтобы Ефима уговорить, надо за один присест котел каши без соли слопать.
— А ежели пойдет? А ежели согласье дал? — кипятился сухопарый Митенька.
— Тогда отговорить надо, — спокойно произнес Нефед. — Ефима нельзя упускать. Вам так и надо. Говорил, свою артель организовать, а вас на отруба понесло. Вы в голову возьмите, какой нынче дурак на отруба идет? А Столяров накрутит вам хвосты. Он председатель у них.
— Это мы еще поглядим, кто кому накрутит, — погрозился Митенька жилистым кулаком.
— Чего глядеть-то, — презрительно прищурился на него Нефед. — Храбрость в тебе петушиная, а устою нет. В февральску ты в комитете был, а ведь сшибли вас, эсеров, большевики.
Из гореловского леса веяло мягкой прохладой зелени, густым запахом дуба, и дышалось после жаркого дня легко, во всю грудь.
С опушки канавы, через плавные потоки желто-спелой ржи, словно впадающей в «Левин Дол», тянулись по низине кусты ивняка, зеленой лентой обрамлявшие извилистую реку, от которой еле заметно поднимался туман; влево чуть виднелась соседняя деревушка с ветряной мельницей, вскарабкавшейся на предгорье. От Дубровок слышалось спокойное мычанье коров, блеянье овей, щелканье пастушьих кнутов.
Сотин привязал мерина к вбитому колу длинным канатом и пустил его пастись. Фыркая, мерин жадно хватал траву.
«Почесать бы гребенкой его надо», — подумал Ефим, проводя ладонью по шершавым бокам лошади.
— Федотычу-у, — еще издали, выйдя из леса, снял картуз Лобачев. Раскачиваясь, медленно подошел к Сотину и кивнул на лошадь. — Погулять пустил?
В настоящее издание включено две повести П. И. Замойского (1896-1958) "Подпасок" и "Молодость", одни из самых известных произведений автора.Время, о котором пишет автор - годы НЭПа и коллективизации.О том, как жили люди в деревнях в это непростое время, о становлении личности героев повествуют повести П.Замойского.
В автобиографической повести «Восход», составляющий трилогию с произведениями «Подпасок», «Молодость», писателем сатирически представлены методы руководства колхозами, примеры бездумного администрировния. Время, о котором пишет автор — годы нэпа и коллективизации. О том, как жили люди в деревнях в это непростое время, о становлении личности героев расскзывается в повести. Творчество Петра Ивановича Замойского в известной мере открывало пути «деревенской прозе» 1960-х гг. В своих произведениях писатель вывел целый ряд реальных исторических лиц, которые были показаны им в конкретной обстановке, причём большинство описанных автором событий подтверждаются документально.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.
На примере работы одного промышленного предприятия автор исследует такие негативные явления, как рвачество, приписки, стяжательство. В романе выставляются напоказ, высмеиваются и развенчиваются жизненные принципы и циничная философия разного рода деляг, должностных лиц, которые возвели злоупотребления в отлаженную систему личного обогащения за счет государства. В подходе к некоторым из вопросов, затронутых в романе, позиция автора представляется редакции спорной.
Сюжет книги составляет история любви двух молодых людей, но при этом ставятся серьезные нравственные проблемы. В частности, автор показывает, как в нашей жизни духовное начало в человеке главенствует над его эгоистическими, узко материальными интересами.
Его арестовали, судили и за участие в военной организации большевиков приговорили к восьми годам каторжных работ в Сибири. На юге России у него осталась любимая и любящая жена. В Нерчинске другая женщина заняла ее место… Рассказ впервые был опубликован в № 3 журнала «Сибирские огни» за 1922 г.
Маленький человечек Абрам Дроль продает мышеловки, яды для крыс и насекомых. И в жару и в холод он стоит возле перил каменной лестницы, по которой люди спешат по своим делам, и выкрикивает скрипучим, простуженным голосом одну и ту же фразу… Один из ранних рассказов Владимира Владко. Напечатан в газете "Харьковский пролетарий" в 1926 году.
Прозаика Вадима Чернова хорошо знают на Ставрополье, где вышло уже несколько его книг. В новый его сборник включены две повести, в которых автор правдиво рассказал о моряках-краболовах.