Ландскнехт - [7]

Мельник слушал базар и молчал, он был подавлен. До этого момента ему убивать не приходилось. Бить – и почти насмерть – да. Но явных подонков. Сегодня же он видел респектабельных людей из категории, что принято называть "господами", женщин в роскошных вечерних платьях. То, что это антиобщественный элемент, сразу в глаза не бросалось, и Мельник испытывал тягостное чувство вины, которое он теперь старался подавить. Вся эта роскошь, убеждал себя Мельник, все эти лимузины, дачи, одежды – все это ворованное у народа. Украденное у него путем обмана или отнятое грубой силой. Убитые были преступниками, но угрызения совести не давали ему покоя. Особенно жгла фраза Гаджиева "Я живых не оставлял", потому что именно Гаджиеву достались все женщины.

Приехав в управление, они сдали оружие, и Федотов, у которого была своя машина, развез их по домам.

– Тебя зацепили, что ли? – спросил Ситник, когда они ехали по Кировскому проспекту – Мельник жил ближе всех.

– Царапина, что мне сделается, – отмахнулся Мельник и зевнул.

– Ну да, ты же у нас бронированный, – усмехнулся Ситник. Как и остальные коллеги по отделу, он не очень удивлялся тому, что сделали с Мельником. Люди, повидавшие в "загранкомандировках" психотронные жилеты, лазерные винтовки и СВЧ-излучатели, привыкли к достижениям отечественной науки и техники.

Высадившись у парадного, Мельник попрощался с ребятами и поднялся по лестнице – лифт не работал. Стараясь не шуметь, он открыл дверь в квартиру и добрался до своей комнаты. Было тихо. Коммуналка спала.

Мельник прикрыл за собой дверь, разделся до трусов, взял полотенце и пошел в ванную. Там он заперся на задвижку и осмотрел повреждения. Рана на боку оказалась пустяковой, а вот запястье было разорвано сильно. Вены не были задеты, но псина изжевала кожу и вполне могла занести инфекцию. Мельник не хотел получить столбняк, он тщательно промыл рану и забинтовал, решив утром посмотреть получше. Закрыв воду, он сел на край ванны и задумался. Было противно. С самого начала операции, когда он выдавил ротвейлеру глаз, дело пошло наперекосяк. Он ворвался в дом, сея смерть направо и налево. Женщины, люди, которые ни на кого не нападали, а собрались, чтобы повеселиться. Да, там были бандиты – братва, как они себя называют, но… Мельник не мог забыть тех, что остались на кухне. Это был благородный поступок, а понятия "бандит" и "благородство" противоречили друг другу в его сознании. Те двое пожертвовали собой ради женщин, которых Гаджиев все равно убил. Он не оставлял живых свидетелей, он был киллер, и теперь Мельнику придется стать таким же. Он вспомнил свой дебют в СОБРе. Его на следующий день тошнило. "Привыкнешь", – говорил замполит. Теперь ситуация повторялась. Связавшись со спецназом, он все глубже утопал в этом, даже тело его было наполовину чужим, а теперь придется отдать и душу.

Лицо Мельника скривилось. Он сплюнул в раковину и пустил воду. Ему было противно и даже стыдно. "Я действительно слаб", – подумал Мельник. Ни Ситника, ни Гаджиева происшедшее не волновало. Вероятно, замполит прав. Захотелось напиться. Лица в гостиной теперь были словно в тумане. Человеку свойственно забывать неприятное. Мельник прополоскал рот, выключил воду и пошел в комнату.

Жена спала, тихо посапывала в своей кроватке дочь. Мельник забрался под одеяло, собрался обнять Полину, но затем решил не будить. Он попытался заснуть, но сон не шел. Визг ротвейлера, когда ему выдавили глаз, сухой щелчок выстрела и тупой удар пули, с треском проломивший череп собаки, люди в гостиной, когда он ворвался на чужой праздник, – одно мгновение перед тем, как все испугались, перед тем, как началась стрельба. Это был совершенно другой мир: мир благополучия, достатка, домов-дворцов, дорогих автомашин, тусклого блеска золота и безупречной белизны мебели, которую он иногда видел в шикарных магазинах. Заведомо не имея ничего против этих людей, он вломился в это великолепие и начал убивать. Мельник заворочался.

– Они все бандиты, – сказал он сквозь зубы.

– А, ты пришел, – пробормотала, просыпаясь, жена.

Ее вторжение в размышления Мельника положило конец поискам самооправдания. Он вдруг понял, как надо утешиться, и, откинув одеяло, поцеловал жену.

– Я хочу тебя, – произнес он, переворачивая ее на спину.

– Саш, ты чего? – сонно пробормотала Полина, еще не совсем понимая, что происходит.

– Давай.

– Я спать хочу.

Не слушая ее, Мельник снял трусы, задрал ночную рубашку и, раздвинув ноги жены, вошел в нее, может быть, чересчур грубо. Полина вскрикнула, но Мельнику было уже наплевать. Он старался отключиться от происходящего, чтобы все забыть, и ему удалось не думать. Полина лежала под ним, закусив от боли губу, не двигаясь, и терпеливо ждала, боясь разбудить дочь. Наконец Мельник кончил и устало отвалился, обливаясь потом и тяжело дыша. Рана на боку открылась, и он перепачкался кровью. Ему удалось успокоиться. Он завернулся в одеяло и быстро заснул.

Утром, готовя завтрак, Полина держалась подчеркнуто отчужденно. Мельник почувствовал себя виноватым, но потом решил, что поступил правильно, и решил отложить объяснения на вечер. Придя на работу, он показался командиру и сел писать бумажки. Подробный отчет был необходим для начальства, которое любило рутину и делало вид, что хочет быть в курсе всех дел. Вскоре к нему присоединились Ситник и Гаджиев. Сверяясь друг с другом, они составили цидули, весьма схожие между собой, за исключением того момента, когда прапорщик пролез через окошко и убил двоих охранников, которых повстречал наверху. Одному он сломал шею, а второму пальцами разорвал сонную артерию и, зажав рот, подождал, пока он потеряет сознание.