Лань - [5]

– Не из упрямства, не из гордости, – сказал один рудокоп. – Из обиды. Обманули мы его из своей выгоды, вот теперь он сам все делает, уважения добивается.

– А что ж его не уважать – подмастерье кузнеца, труд его всегда уважаем.

– Вот в том и дело, что труд кузнеца уважаем, и все мы знаем Старого. Но вместо труда своего, молодой нашу работу делает, неверно это.

– Он сам так решил.

– Он решил своим трудом руду добыть, свою цену он назначил, не нашу, так и платить ему.

На следующий день пришли рудокопы к Шамо. Тот, ни свет ни заря уже был в своей маленькой шахте. Вывозил породу на своей телеге, подальше от шахты.

– Эй, парень, хорош тебе работать, да себя губить. Знаем, что ты хочешь, свою цену ты поставил.

– Не в цене дело, – перебил Шамо, продолжая свой труд.

– Не в этом, так не в этом. Не твой труд это. Иди домой, отдыхай и приходи назавтра, все отдадим.

Шамо осмотрел рудокопов, под его тяжелым, сильным взглядом не по себе стало суровым рудокопам.

– Коль так говорите, то приду завтра.

На следующий день Шамо привез несколько телег руды в кузницу. Кузнец не верил своим глазам, видя то, что делает Шамо.

– Сколько же ты руды добыл? – спросил он.

– Это не я, рудокопы.

– Это ты ее добыл. Рудокопы, что обмануть тебя хотели, теперь вернули долг. Я не ожидал такого, – говорил удивленно Кузнец. – Как ты это сделал, что произошло? – спрашивал старик, зная суровый нрав рудокопов.

– Ничего, я не стал просить цену и торговаться, своим трудом узнал, какова цена руды. Но рудокопы сказали, что не мой труд это.

Изнеможенный Шамо чуть было не плакал, говоря эти слова, сам не зная отчего. – Тогда они пришли и сказали, что все отдадут…

Шамо не договорил, что-то заставило его убежать. Плач, что вырывался из сердца, не дал ему договорить. И сам Шамо не знал, отчего он плачет, а на сердце не то что тоска, а вой – будто волки по ночам воют.

Кузнец все же нашел его, он подсел рядом и налил вина, они, молча, выпили.

– Ты сделал то, о чем я и не подумал, – заговорил Кузнец. – Если бы ты стал торговаться, они бы уступили, но ты сделал лучше, ты заставил себя уважать.

– Я не знал, как подойти и назначить свою цену, – ответил Шамо. – Как можно назначить цену, не зная, каким трудом достается железо.

– Любой труд тяжелый. Но то, что сделал ты – лучше всего. Если бы ты торговался, тебя бы не уважали, и с каждым разом давали все меньше. Теперь никто не сможет тебе прекословить.

Шамо ничего не ответил на слова старика. Рыдания и плач так и вырывались из его груди, усталость и сильное утомление владели не только его телом, но и душой. Он не хотел показывать свою слабость, но и удержаться не мог.

– Ничего, поплачь, скоро станет легче. Знаю я, что на душе у тебя нелегко, да и на сердце не то тоска, не то тяготит что-то. Крепись, скоро все пройдет, и жизнь засверкает, все поймешь по-другому, а теперь плачь, не бойся.

Кузнец по-отечески обнял Шамо, из глаз которого тут же полились слезы.

– Тебе нужно отдохнуть, – тихо сказал старик. – Ты слишком много сделал, сверх своих сил.

Шамо то успокаивался, то опять из него вырывался плач. Вино расслабило его. Через некоторое время он спал, сытый и уставший, беспробудным сном изможденного человека.

Несколько дней Шамо отдыхал, Кузнец не давал ему работы, только по мелочи. Да и сам Шамо понимал, что перетрудился, но усталость и утомление понемногу проходили. Теперь Шамо почувствовал к себе совсем другое отношение со стороны кузнеца. Если раньше старик не видел в нем кузнеца, и не скрывал этого, за что и был недоволен пасынком, то теперь Кузнец по– другому посмотрел на Шамо, не как на своего подмастерье – судьба которого предначертана, а как на человека, знающего, что делать, если не в кузнице, то в жизни. И теперь понял Кузнец, что не зря встретила их судьба, не зря он нашел на пороге своего дома подкидыша.

– Коль не передам я мастерство кузнеца, то опыт жизни могу передать, оно ценнее будет, – решил так Кузнец.

Другие уроки

И стал теперь Кузнец иначе делать, не гнать в кузнице подмастерье, как раньше, ругая, на чем свет стоит. Теперь он брал те заказы, которые Шамо мог сделать сам для пропитания, остальное кузнец брал для души, для себя, чтобы еще как-то реализовать себя, почувствовать жизнь, которой становилось все меньше в его старческом теле.

Но после трудного дня в кузнице, когда сам старик, да и Шамо тоже были уставшими от проделанной работы, но, тем не менее, довольные своим трудом, садились они на крыльце кузницы, открывали кувшин вина и начинали долгие разговоры. Иногда это были воспоминания кузнеца, иногда просто притчи или рассказы, но все они несли в себе нечто, что заставляло Шамо задуматься.

Старик иногда говорил такие вещи, от которых душу молодого человека переворачивало, также как и его мировосприятие, и теперь все, что его окружало, он воспринимал и понимал по-другому. Иногда удивляясь и задумываясь над тем, что с ним происходило. Его поражало то, что он сам может изменять вещи.

Допустим, из куска железа выковать наконечник для стрел, или отлить из раскаленного металла кувшин или чашу. Шамо своими руками мог изменять вещи, это его очень сильно удивляло. Еще более он восхищался талантом Расмы. Она рисовала на чашах рисунки или орнаменты, образы людей и зверей получались у нее очень хорошо. Потом Кузнец набивал острым наконечником долота маленькие линии на кувшине и долго полировал их. Такое занятие было не совсем по душе Шамо. Он завидовал усидчивости и терпению Кузнеца. А полировать чаши старик мог месяцами. Его сильные пальцы, казалось, протирали насквозь тонкие стенки чаши и никогда не знали отдыха и усталости.