Лампа Мафусаила, или Крайняя битва чекистов с масонами - [5]

У конторских в то время было принято вкладываться в нефтянку, но Капустин, видимо, помнил, как кончился СССР – и понимал, что скоро сделают с нефтью. Поэтому он решил уйти в золото, доверившись двум золотым жукам. Делал он это втайне от своих, поскольку те могли посчитать такое поведение крысятничеством. Отсюда и выбор таких не слишком серьезных посредников.

Этот Капустин занимал в конторе какой-то важный секретный пост. Разумеется, деньги были записаны не на него и не на прямых родственников – а на совсем левых людей, и никакое расследование ни за что не привело бы к самому генералу. Но я быстро понял, насколько все серьезно.

Моего партнера, с которым мы вели дело, убили.

Причем убили с особой даже для наших мест жестокостью: сожгли в лесу на старой советской кровати, разведя под железной сеткой костер. Во рту у бедняги нашли обгорелый кляп, из чего следовал вывод, что жгли его не для того, чтобы заставить говорить, а для того, чтобы причинить ему боль, не привлекая внимания. Это, очевидно, ждало и меня самого.

И я понял то, что время от времени понимает в нашей стране каждый: девяностые вовсе не кончились. Просто раньше они происходили со всеми сразу, а теперь случаются в индивидуальном порядке.

Я попытался связаться с номинальными владельцами потерянных денег. Но они не стали со мной говорить – телефон молчал. Я продал собственное золото – все накопленные сбережения, примерно на два миллиона долларов, – и перевел им. Продавать пришлось близко ко дну, сам я потратил на свое XAU куда больше… Но даже отдав все, что у меня было, я не смог покрыть и малой доли потерянного.

А трубка молчала и молчала.

У меня началась депрессия. Удручал даже не этот внезапный прыжок из обеспеченности в нищету – такое в жизни бывает – а моя метафизическая, так сказать, капитуляция: я продал Золото. Продал все свое Золото… Отдал за электронную фикцию своего Жука.

Моя жизнь не имела больше смысла.

Я чувствовал, что меня со дня на день убьют, и, скорей всего, самым жестоким образом. Смерти я боялся гораздо меньше, чем боли – и со мной случился нервный срыв.

Я решил уйти из жизни сам. Поверженный XAUBUG на моей спине был даже рад такому повороту событий.

Самоуход, как я целомудренно назвал про себя задуманное, казался мне наиболее уместным решением: я был уверен, что процедуру можно будет сделать безболезненной и совсем не страшной.

* * *

Я отправился к своему дилеру. Это был бойкий парень по имени Сер. Так он сокращал «Сережа», имея в виду не фекальный глагол, а адскую серу. Но я подозревал, что он таким образом борется со своей латентной гомосексуальностью: «Сергей», то есть «серый педик» – очень эффективное в смысле метапрограммирования имя, и носят его, как правило, яркие гомофобы.

Для обоснования своей адской претензии у Сера на стене висели вверительные грамоты: слева – постер с престарелым Миком Джаггером в парчовом пиджаке, справа – другой постер с вписанным в перевернутую звезду козлом, а между ними – большие старинные счеты, превращенные в предмет искусства.

Костяшки счетов были переделаны в черепа тончайшей резьбы – в результате чего получилась уменьшенная модель ацтекской храмовой стойки «tzompantli». Это объяснил мне сам Сер, мимоходом упомянув, что ритуальный объект хранится у него с тех времен, когда он продавал пейотль. Думаю, он врал, а счеты достались ему от сумасшедшего дедушки-бухгалтера, у которого на пенсии было много свободного времени.

По виду Сер походил на программиста-надомника; два сервера, стоявшие у него в комнате, были на самом деле сейфами, где хранился товар (при этом они работали – и при снятии внешней панели умиляли дрожью разноцветных огоньков).

Видимо, от экзистенциального страха Сер постоянно удалбывался, вернее даже утрамбовывался каким-то недорогим медицинским препаратом («акселем», как он его называл) в туповатую и добродушную колбаску, ничему не удивляющуюся и настолько готовую к любому повороту судьбы, что было даже непонятно, почему мировая олигархия еще не превратила в таких колбасок нас всех. У него от этого «акселя» менялся голос – в задушевную сторону. Казалось, он вот-вот заплачет.

Я не был наркоманом – во всяком случае, в социальном смысле. Обычно я прикупал у Сера препараты, с помощью которых мы с Артуром делали наши отношения значимей и глубже, как поступают в наших кругах многие. Но в этот раз я прямо объяснил, что мне нужен билет в рай. В один конец.

Сер за свою карьеру успел повидать всякого – и удивился не особо.

– А если меня потом найдут и прикопают? – спросил он.

– Тебя не найдут.

– Все знают, что ты берешь у меня.

– Никто не знает, – ответил я. – Я никому не говорю.

– Я сам говорю, – криво улыбнулся он и показал пальцем вверх. – Капитализм – это учет. По-другому у нас никто не работает.

Можно было догадаться – раз куратор имелся даже у меня, то тем более был у него.

– Я напишу записку, – сказал я. – Напишу, что я сам. И прошу никого не винить… А тебе отдам все деньги, какие остались. Шесть тысяч долларов.

Сер отказал.

Но тем же вечером он позвонил – и сказал, что согласен.

– Тебе как хочется? – спросил он, когда я принес деньги.