Ламьель - [31]

Наконец он вышел; герцогиня бросилась к двери и закрыла ее на три засова. Когда запоры были тщательно проверены, у герцогини немного отлегло от души. «Теперь самое время, — сказала она себе. — Заберем золото, бриллианты и фальшивый паспорт, который раздобыл мне добрейший доктор!» В это мгновение она была преисполнена энергии. Ей не понадобилось посторонней помощи, чтобы приподнять крышку небольшого тайника, которую придерживала одна из ножек ее кровати. Ковер в этом месте был распорот, и шов был заметан на живую нитку, — порвать ее ничего не стоило. Бриллианты лежали в коробочке самого неприметного вида; с золотом было труднее: его у нее было пять или шесть фунтов; кроме того, были банковые билеты, которые она спрятала вместе с бриллиантами за корсет. Золото пришлось положить в муфту. Все это было сделано в пять минут. Она побежала в комнату Ламьель и застала ее в слезах. Ее только что перед этим грубо выбранила г-жа Ансельм за непристойное поведение ее дяди, перебудившего весь дом в неурочный час.

При виде слез Ламьель герцогиня забыла всякий страх за себя. Она набралась такого мужества, что от души расхохоталась, когда Ламьель спросила ее, быстро ли распространяется пожар. Так как на все ее вопросы г-жа Ансельм отвечала одной только бранью, Ламьель была уверена, что замок горит.

— Дело всего-навсего в том, что в деревне снова началась революция; но не беспокойся, моя крошка, при мне сейчас на восемь тысяч франков одних бриллиантов, а кроме того, есть еще золото и банковые билеты. Мы отправимся в Гавр, а оттуда, в худшем случае, переберемся на две недели в Англию. Если ты будешь со мной, мне будет там так же хорошо, как и здесь, в замке.

Хотя герцогиня была страстно привязана к Ламьель и, кроме того, глубоко растрогана, она все же решила, что из тонких политических соображений лучше не говорить Ламьель ни слова о сыне. По правде говоря, она собиралась пока лишь провести несколько часов в башне и там дожидаться приезда Фэдора. Во всяком случае, если бы возмущение в деревне приняло угрожающий характер, она могла сесть в свою карету и держаться на большой дороге в двух или трех лье от Карвиля, а ночью подъехать к деревне и забрать своего сына. Ламьель была восхищена исключительным мужеством герцогини.

«Эти знатные дамы действительно выше нас. Конечно, я не побоюсь перейти главную улицу и площадь Карвиля, где соберутся все здешние молодые люди и будут кричать: «Да здравствует Наполеон!» или: «Да здравствует республика!» Если им уж очень захочется разбить карету герцогини, я подам ей руку, и мы гордо выйдем из деревни. Ивон и Матье, два первых звонаря, конечно, сделают все, что бы я им ни приказала; а ведь Ивон силен, как Геркулес, так что бояться мне нечего; но все же я сосредоточена и все время начеку, а вот герцогине, несмотря ни на что, приходят на ум всякие забавные штуки, и она смешит нас».

Герцогиня проявила изумительное хладнокровие. Она вручила тысячу франков звонкой монетой г-же Ансельм и Сен-Жану с просьбой раздать эти деньги прислуге и потребовала, чтобы никто за ней не следовал. Она несколько раз повторила, притом с большой настойчивостью, что вернется через день. Лошадей заложили сначала в ландо с великолепными гербами. У герцогини хватило хладнокровия не побояться задержки и велеть перепрячь их в двухместную карету, которая была без гербов и поэтому не так бросалась в глаза черни. Наконец дамы разместились; сопровождал их один Отмар. Он вконец обессилел, так как уже целый час разжигал в себе гнев из страха перед сценой, которая ожидала его дома в случае, если бы он вернулся без племянницы. У него были слезы на глазах, и он бормотал что-то совсем несуразное.

Садясь в карету, герцогиня успела шепнуть Ламьель:

— Не будем ничего говорить о наших планах этому человеку; его уже отравили своим духом якобинцы.

Когда отъехали на пятьсот шагов от замка, Ламьель первая заметила:

— Но ведь все тихо, герцогиня!

Скоро выехали на главную улицу деревни. У муниципалитета спокойно горел фонарь, и единственный звук, который донесся до наших дам, был храп какого-то человека, спавшего в своей комнате во втором этаже, на высоте восьми футов от земли. Герцогиня расхохоталась и бросилась в объятия девушки, у которой брызнули слезы от любви и умиления. В течение нескольких минут г-жа де Миоссан предавалась веселью. Отмар широко раскрыл глаза. «Надо отвести подозрение этого человека», — сказала себе герцогиня.

— Ну как, милый Отмар, оценили ли вы полнейшее хладнокровие, с которым я доставила вашу племянницу к ее любимой тетке? Ключи от башни у вас, отоприте нам комнату второго этажа и разведите огонь. Я опять лягу, и если госпожа Отмар нам разрешит, — прибавила она не без иронии, чего, впрочем, учитель не заметил, — я хотела бы, чтобы Ламьель легла около меня на маленькой железной кровати; тогда, по крайней мере, я не буду бояться привидений.

Читатель, верно, обратил внимание на то, что герцогиня из осторожности не спросила у Отмара, откуда он узнал о возвращении Фэдора в Карвиль. «Все это связано с пропагандой якобинцев, — подумала она, — этот человек мне все равно бы налгал, лучше не возбуждать в нем подозрений; я и так всего дознаюсь через мою крошку Ламьель».