Лакомые кусочки - [46]

Взлетел! — горько усмехнулся я, стоя на улице Прачек, сгорбив спину под грузом своих дум и разочарования. Давит Рамстронг, ты безумен, как Инге Минсолл, что сидит под Квадратным ясенем и разговаривает с птицами, которые летают вокруг ее головы и которых не видит никто кроме нее самой. Взлетел! Расскажи это Стоу или Фуллеру — вот увидишь, они покрутят пальцем у виска. Даже родной дядя испугается, решив, что ты тронулся рассудком.

Я исходил солнечную улочку вдоль и поперек. Здесь наверняка что-то есть, должно быть! Иначе с чего бы мне чувствовать себя канатом, который две ватаги тянут в противоположные стороны? Я замечал все до мелочей: вот в цветах живой изгороди жужжат пчелы, вот птаха испуганно пискнула и перепорхнула через стену усадьбы Хогбека, вот крысенок шмыгнул из-под стены к воротам монастыря, а вот слышатся звуки отбиваемого прачками белья и громкий смех этих срамниц — если вслушаться в их разговоры, со стыда сгореть можно, да только я не вслушивался.

Придя в проулок в последний раз, я осмотрел его еще внимательнее, пытаясь найти какую-то подсказку, ключ, что-то необычное, магическое в зеленой изгороди, каменных плитах ступеней или в трещинах стены Хогбека. Что я искал, сам не знаю — признак или запах другого мира, — однако я провел за этим занятием немало времени. Нагретый солнцем камень утешал меня, а солнечные лучи, играющие в резном кружеве листвы, оставляли в душе ласковые пятна зайчиков.

Погруженный в свои мысли, я вдруг услышал шорох материи и сердитое сопение. Поднял глаза и увидел монахиню Ордена Угря. В сером платье ее фигура, лишенная шеи, напоминала тюленя, что прошлой зимой на тележке привезли из Бродхарбора. Над сердито поджатыми губами темнели усы.

— Ступай себе прочь, — хмуро сказала монахиня.

— Простите, матушка, не расслышал? — Я поднялся с четверенек.

— Ты чего тут вынюхиваешь?

— Кое-что ищу.

— Знаю я, что ты ищешь, охальник! Как могут сестры предаваться молитвам, если такие, как ты, рыскают возле монастыря, подглядывают за монахинями и предаются грязному рукоблудству!

Мое лицо залило жаркой волной стыда.

— Я ничего такого не делал!

— Тогда зачем тут ошиваешься? — Монашка склонила тюленью голову набок. Я увидел, что она стоит на короткой лесенке. Должно быть, этой лесенкой пользовался садовник, когда подравнивал живую изгородь.

Даже сейчас, когда слов для ответа не находилось, я не мог забыть ощущение полета в медвежьем костюме. Вот только объяснять это монахине было бесполезно — все равно не поверит и тогда уж точно сочтет сумасшедшим.

— Мерзавец, — гадливо бросила монашка. — Убирайся отсюда! У нас хватает забот и без бездельников, что болтаются возле монастыря. Найди себе порочную девку, за ней и подглядывай. Иди вон к прачкам! Там сколько угодно выпирающих грудей и задниц, как раз тебе на усладу, нечестивец!

Я действительно собирался пойти в ту сторону, но, разумеется, не к прачкам, а просто потому что так ближе, однако после обвинений монашки путь туда для меня был отрезан. Вместо этого под презрительным взглядом усатой тюленьей физиономии мне пришлось тащиться вверх по склону. Поднявшись на холм, я оглянулся: монахиня все еще смотрела мне вслед и всей своей позой словно бы говорила: «У меня полно времени, мистер Грязные Мысли; я дождусь, пока ты уйдешь. Если ты не торопишься, то и я тоже».

Я поспешил прочь, униженный и полный отвращения от того, что мой поступок неправильно истолковали. Я всего лишь искал то, что раньше было в этом месте — было, было! Я опять и опять переживал чувство полета, видел крошечный город где-то там, внизу. Я не делал ничего непристойного или похабного. Неужели монахиня могла предположить нечто подобное? Эта, с тюленьей головой, или другая, которая увидела меня первой и позвала сестру. При мысли об этом кровь снова бросилась мне в лицо. Какой стыд!

7

— Куда ты? Вернись! — Ломая сучья, Эдда вырвалась из чащи и побежала за Медведем.

— Эдда, подожди! Не бросай меня! — захныкала Бранза. Медведь споткнулся, упал, покатился кубарем и… исчез из виду. А потом лес озарила вспышка, яркая, как молния, только эта молния почему-то никак не кончалась. Эдда попятилась, подбежавшая сзади Бранза вскрикнула и потащила сестру назад, подальше от границы редкой травы, за которой до самых верхушек деревьев простиралась пустота, а над ними висело нечто бурлящее и волнующееся, точно матовые подернутые туманом воды.

Сестры испуганно прижались друг к дружке.

— Эдда, ты чуть не упала! Едва не погибла! — От страха у Бранзы стучали зубы.

— Куда подевался Медведь? — Эдда вглядывалась в слепящий свет, надеясь увидеть его источник. Нечто за завесой сияния вспучивалось и колыхалось, его края растекались, смешиваясь с розовыми облаками в закатном небе. Что это — живое существо? Или дыра, откуда льется сияние?

— Постой, кажется, там уши и… ой, толком не разглядеть, — сказала Эдда. — Знаешь, мне вдруг померещилось, что эта штука очертаниями похожа на медведя.

— Мне тоже! — закивала Бранза. — Хотя нет, вряд ли. Она слишком большая и страшная.

Загадочная сущность в небе, окутанная светом, издала странный звук, такой тонкий, что его едва можно было расслышать, и вместе с этим испустила волну какого-то чувства — теплого, добродушного.