Лакомые кусочки - [44]

Я пытался — так же, как в общении с девочками, — вытащить на свет свою человеческую сущность, пытался заглянуть в душу любимой женщины, отличавшейся от всех прочих людей на свете. Вот и сейчас она внимательно смотрела мне в глаза. Я надеялся, что под шкурой огромного неуклюжего медведя она разглядит ускользающую личность мужчины, полного смятения.

Она прикоснулась прохладными легкими пальцами к моей морде и начала медленно гладить нагретую солнцем кожу, как если бы собралась вылепить медведя из глины и запоминала точную форму головы, чтобы потом воспроизвести. Ее дыхание сладким облаком обволакивало меня, и я, будучи вшестеро тяжелей ее, едва не лишился сознания, вдохнув этот волшебный аромат.

Я закрыл глаза. Она чужая жена. Или была женой, — думал я. — Тоскует ли она о муже? Умер ли он или отправился искать счастья? Я давно убрал лапу с ее лица; она стояла между моими задними ногами, я не касался и даже не смотрел на нее — на этот тонкий стан, влажную, прикрытую материей невесомость, — а просто чувствовал, как ее пальцы порхают по моим странным чертам, ощупывают морду дикого зверя. Пробуди во мне человека, — молил я в глубине медвежьего сознания. — Дотянись до него, позволь поговорить с тобой.

Она все чесала меня под подбородком.

— Какой же ты большой, — шептала она. — Мне даже голову твою не поднять!

Я лизнул ее в лоб. Во рту стало солоно, и простое звериное чутье подсказало мне, что эта женщина будет вкусной. Она рассмеялась и сделала шаг назад, коснувшись лба. У нее были прелестные руки с узкими проворными пальчиками, а лицо… Как сумел кто-то создать подобное совершенство, уловить все складочки и изгибы, вложить в изящный рот сладкое дыхание, сотворить эти ресницы, бархатистые, как усики бабочки?

— Идем, — махнула она рукой и пошла вверх по склону. — Ты умеешь колоть дрова? Заодно поможешь.

Умею, умею! — мысленно кричал я. Я помнил свои ощущения, помнил, как делать замах, как опускать топор, помнил ритм ударов, стук сердца и капли пота… Однако в медвежьей шкуре я был ей бесполезен… Кто я? Случайно прибившийся дикий зверь, от которого она вольна уйти к людям, таким же, как она. С тяжелым сердцем я последовал за ней — просто потому, что обязан был следовать.

А ее дочерям пришлось следовать за мной. Когда вечер остудил жаркий пыл дневных игр, девочки поужинали, отдохнули и вновь были готовы к забавам, мать сказала:

— Кыш, баловницы! Ступайте играть с Медведем, а я пока тут приберусь.

И мы побежали в лес. Бежали, бежали, пока не оказались довольно далеко от дома; я знал, что в обратный путь сестренки поедут, сидя на моей спине. Я обогнал их. Дальше им было нельзя, хотя границы моих владений находились гораздо дальше.

— Возвращайся, добрый Медведь! — воскликнула Эдда. Мне с трудом верилось, что я, неповоротливая громадина, передвигаюсь по лесу быстрее, чем эти проворные быстроногие девчушки. — Ты нацепляешь на шкуру колючек и репьев, и нам придется вычесывать тебя до самой ночи, безобразник!

Как приятно, когда тебя бранит такая кроха! Я обернулся и увидел Эдду, то есть не ее саму, а шевелящиеся ветки в том месте, где она пробиралась сквозь кустарник. Бранза немного задержалась на склоне холма. Еще чуть-чуть, и поверну назад, подумал я, позволю им поймать меня и отвезу домой, где мать обрадуется всем троим.

Я миновал открытый участок леса, и тут мягкая трава под ногами вдруг провалилась, и я полетел кувырком. Голову и все тело пронзила острая боль. Передо мной замелькали картины — так быстро, что разглядеть их по отдельности я не мог, и все они слились в цветную кутерьму: деревья и кустарники, подернутые дымкой близкой весенней зелени; взметнувшиеся вверх кварталы и улицы города; малюсенький Фуллер в медвежьем костюме, который гонится за смеющимися визжащими девушками, и, наконец, монахиня Ордена Угря на залитой солнцем монастырской лужайке. Пролетая над ней, я заметил, что она вышивает на белой льняной салфетке белую головку одуванчика. Каменная ступенька в проулке возле монастыря подбросила меня вверх, и в следующий миг я уже вылетел из-за угла, а Стоу носился вдоль плит, на которых прачки отбивают белье, и орал:

— Куда они подевались, хитрые бестии?!

Я обернулся, чтобы предостеречь Эдду и Бранзу, но вдруг понял, что Стоу имеет в виду городских девушек.

— Я никого не видел, — сказал я и вспомнил, вспомнил синие с белым башмаки, пышную юбку и знакомую фигуру. Это же дочь прачки Бин, которая с восторженным визгом убегала последней. Когда это было?.. Мгновения, месяцы назад?

— Сюда! — крикнул Стоу, и я помчался за ним.

Тело мое, странно похудевшее, болталось под костюмом, жесткая медвежья шкура больно терлась о голую кожу.

— Быстрее, Рамстронг! — бросил мне Стоу через плечо и, свернув за угол, коршуном набросился на молоденьких прачек, сбившихся в кучку. Девичьи лица светились предвкушением удовольствия и радостью от того, что сегодня праздник, им позволено флиртовать и кокетничать, и что они сильны своей стайкой.

Их было так много, что они сбили нас с ног. Стоу ревел от возбуждения, я — от страха, что эти дебелые пышнотелые девицы кинутся меня целовать. В голове царила полная неразбериха. Дочь прачки Бин принялась тереться щекой о мою щеку, чтобы посильней вымазаться сажей. Другая девица схватила мою черную ладонь и засунула ее себе в корсет, прямо на потную жаркую грудь с четкой выпуклостью соска. Меня будто обожгло: до этой части женского тела я дотронулся впервые с тех самых пор, когда был совсем мал и тянулся к ней только за молоком. Кто эта бесстыдница? Как узнать ее, чтобы позже обходить стороной? Разгоряченные девушки сжимали нас в объятиях, тискали и целовали, а потом вдруг рассыпались с криками: