Лагуна Ностра - [4]

Брат описал мне сцену во всех деталях. Такое описание вслух помогает ему самому яснее представить картину. Я — единственная в его окружении, кто никогда его не перебивает, не спрашивает дополнительных деталей, не высказывает своего мнения. Я ведь тоже следователь: только я расследую истории живописных плафонов, а он — преступления и правонарушения. У каждого своя работа, только мою он считает несерьезной и упрекает меня в том, что я не понимаю, насколько его — серьезна и тяжела.

Охранять спокойствие спящего города — это гораздо большая ответственность, чем выискивать иконографические символы. Между разгадыванием загадки очередного трупа из плоти и крови и раскрытием тайны мученика, написанного маслом, лежит глубочайшая пропасть — как между общественно полезным делом и всякой ерундой, между Альвизе, твердо стоящим обеими ногами на земле в своем бельэтаже, и мной, которая вечно витает в облаках, сидя в нашем с дядюшками скворечнике. Он считает, что такое отсутствие интереса к проблемам ближних как раз объясняет, почему мне не удается удержать рядом с собой мужчину на мало-мальски долгий срок. У Кьяры по понедельникам прием начинается только во второй половине дня, и она тоже могла бы в такое ненастное утро задержаться в супружеской постели. Но Кьяре неведом эгоизм. Поднявшись вслед за мужем среди ночи, она позавтракала вместе с ним и проводила его до выхода — в одном пеньюаре, в такой холод! Чтобы его не застала врасплох «большая вода»^{3}, она собственноручно достала ему из груды галош, зонтов и разной одежды, валявшейся зимой и летом у вешалки, пару резиновых сапог. Моя невестка подписана на СМС-извещения, а Служба прогнозов наводнений предупреждала, что к 9:50 утра вода может подняться до максимальной отметки в 110 сантиметров. У Кьяры особый дар — подобными знаками внимания сглаживать ежедневную напряженность. Альвизе, который всегда все сравнивает, считает, что мои проблемы заметно упростились бы, если бы я стала брать пример с его жены, а не пожимала бы плечами при каждом упоминании о ее самоотверженности.

Кьяра — высокая, худая женщина, с мощным костяком. Невыразительность ее черт компенсируют театральные гримасы — разинутый рот, вытаращенные глаза, сдвинутые брови, недовольно скривленный рот, в зависимости от чувства, которое ей надо выразить в данный момент: радость, беспокойство, удовольствие или досаду. Это у нее профессиональное, психотерапевтическое — так она дает понять пациентам, что слушает их. А еще это похоже на комплекс коллекционера, который не знает, что сказать в присутствии художника, или же это что-то из арсенала образцовой супруги — не знаю. Быть супругой — профессия не по мне. И брат глубоко ошибается, считая, что я мечтаю ее освоить.

Я спросила его, зачем ему понадобилось, спустившись в андрон и уже надев резиновые сапоги, подниматься ко мне, да еще и без ведома этой святой женщины, его супруги.

И мы снова разругались. Если он не может поделиться своими неприятностями с собственной сестрой, то тогда ему придется смириться с тем, что он живет в окружении совершенно чужих ему людей — воров, алкоголиков, лицемеров и паразитов. Пусть я не способна поддержать его со страстью футбольных фанатов, но неужели я не могу понять, что Кьяра, по уши увязшая в душевных муках своих пациентов, заслуживает того, чтобы ее оградили от дополнительных забот? Что его сотрудники, завидуя его успехам, злорадно следят, как он барахтается с самого лета, и только того и ждут, чтобы он поскользнулся?

Этот второй утопленник, несмотря на его удовлетворительное состояние, очень его беспокоил. Заключение о серийном убийце делается обычно после четырех трупов, убитых одним и тем же способом. Первый, после нескольких недель пребывания на дне глубокого канала в северной части лагуны, не подлежал никакой идентификации, и Альвизе решил тогда не торопиться с закрытием дела. Но у того, как и у второго, было перерезано горло. Покойник, найденный сегодня ночью, был при часах, с кольцом на пальце и с драгоценными запонками в манжетах. Исключая ограбление как мотив убийства, Альвизе неизбежно должен был сделать вывод о маньяке. Мысль о психопате, безнаказанно разгуливавшем в потемках и вершившем свое черное дело, приводила его в бешенство. Альвизе желал, не теряя ни секунды, избавить своих сограждан от опасности, в этом он видел свое призвание как комиссара полиции, что заставило его в свое время пойти наперекор отцу-судье, считавшему такую уличную работу недостойной чести семьи.

Я ответила, что, оставаясь у меня в комнате, он таки теряет драгоценные секунды. Лучше бы ему уже пойти, чтобы, кроме всего прочего, не навлечь на себя громы и молнии начальства, потешить свое тщеславие, утереть нос сотрудникам и, может быть, улизнуть от зануды-жены. Правда, все эти четыре предположения я оставила при себе.

Я не раз отмечала, что люди, не имеющие привычки стучать в дверь при входе, обычно громко хлопают ею на выходе.

Когда он ушел, я встала. Я не чувствовала никакой вины, ни необходимости искупать какой-либо грех, но наша перепалка вселила в меня неожиданную энергию, которую я решила на что-нибудь потратить, прежде чем она улетучится. Ругаясь со мной, брат всегда сообщает мне какую-то долю своего воодушевления. Я спустилась в халате в андрон, чтобы забрать «Гадзеттино», которую Микеле всегда заносит нам до открытия своего киоска. Первая страница пестрела заголовками о волне холода, накатившей на Апеннины с Доломитовых Альп. Писали о небывалом подъеме воды, о нашествии оленей, которые по милости экологов заполонили все дороги, о волнениях среди уличных торговцев, которым запретили торговать вблизи моста Риальто, о забастовка наземного персонала в аэропорту Марко Поло, об английском туристе, свалившемся в воду с моста Калатравы. Его дерзновенная арка перекинута через Большой канал, но все венецианцы знают, что в дождливую погоду переходить его — все равно что участвовать в соревнованиях по фигурному катанию. Каждой из этих заметок было отведено столько же места, сколько новостям экономического кризиса, падению биржевых индексов, политическим новостям и проклятиям Ватикана в адрес эвтаназии. «Гадзеттино» — это местная ежедневная газета, а всем венецианцам интереснее узнать о том, что их ждет за углом собственной улицы, чем предаваться раздумьям о будущем планеты. Они прониклись плоскостью Лагуны и не имеют ничего общего с шаром, в том числе и земным. Их земля — это узкая плоская полоска, состоящая из воды, неба и прибрежной тины. Может быть, где-то там, в других краях, Земля и круглая, но как там она вертится — это не их проблема.