Лагерь - [3]

Я улыбаюсь и рассматриваю их обоих. Два моих лучших лагерных друга. В самом деле, два лучших друга. Грустно, конечно, что я вижу их всего четыре недели в году, но мы обмениваемся письмами и сообщениями и вместе смотрим «Королевские гонки Ру Пола», обсуждая их в чате, и других друзей-квиров у меня нет. В моей маленькой школе на востоке Огайо не имеется даже представительства Альянса геев и гетеросексуалов. Уверен, есть среди ее учеников ребятишки-квиры вроде меня, и, возможно, они, как и я, не скрывают своих пристрастий перед близкими друзьями и родителями, но никто об этом не говорит. Ведь если ты начинаешь обсуждать это с кем-либо, к разговору могут присоединиться посторонние люди, а в восточном Огайо ты редко услышишь от них что-то приятное.

Я сильно изменился за последний год, что не прошло незамеченным. Я продолжал оставаться театральным ребенком (всегда кордебалет, никогда главные роли), но неожиданно девочки стали смотреть на меня иначе, стали просить куда-нибудь пойти с ними. И мне приходилось часто сказываться больным. Мои родители тоже то и дело бросали на меня странные взгляды и спрашивали, все ли у меня в порядке, а я в ответ лишь улыбался и говорил, что все просто замечательно. Это было не слишком комфортно, но оно того стоило, если я смогу вернуться в школу с фотографией целующихся Хадсона и меня на экране блокировки телефона.

– Итак, – говорит Джордж, покончив с вскрикиваниями, – какой у тебя план действий? Ведь ты по-прежнему сможешь тусоваться с нами, да? Марк сказал, он собирается поставить «Пока, пташка», и я так волнуюсь по этому поводу! Дорогой, я готов пройти по трупам ради того, чтобы сыграть Ким, и не вздумай встать у меня на пути.

Джордж вытягивает руки, и я вижу, что зеленые и золотые буквы на его ногтях складываются в ЖИВИ ЯРКО. Весь этот год я был сосредоточен на изменениях в своем теле и не замечал по Инстаграму и Snapchat, а что же происходит с ним. Джордж изменился не так сильно, как я. Он по-прежнему «коренастый», как мы характеризовали себя оба, пока я не похудел, но лицо цвета песка у него теперь более худое, на нем просматривается щетина, а в треугольном вырезе лиловой майки видны волоски, и все это придает ему мужественности. Его черные курчавые волосы на голове по-прежнему сбриты по бокам и длинные посередине, но теперь это смахивает на мужскую прическу, а не на детскую. И он больше не выглядит слишком молодо для своего возраста, а смотрится даже несколько старше, чем мы. И это идет ему. Что касается Эшли, то она осталась точно такой, как была. Те же обрезанные джинсы, та же черно-белая фланелевая рубашка, повязанная вокруг талии, та же самая майка без рукавов. Ее голова с одной стороны выбрита, немытые вьющиеся волосы на другой падают на узкое, бледное лицо. Она прекрасный работник сцены. Свет, звук, закулисье – ее стихия, она справляется с этим куда лучше, чем кто-либо еще.

– Не знаю, смогу ли я принять участие в постановке. – Стараюсь, чтобы в моем голосе не прозвучала грусть, которую я по этому поводу испытываю.

– Только не это, дорогой, – качает головой Джордж. – Конечно, у тебя есть план и все такое, но в жизни всегда есть место театру.

Эшли отрывается от комикса – потрепанного выпуска «Академии смерти»:

– Ты готов бросить театр ради этого парня? В самом деле?

– Это часть плана, – отзываюсь я. – И он не просто какой-то там парень. Он Хадсон. ХАДСОН. Идеальный человек. – Пока я произношу это, в домик входят другие мои друзья – другие театральные ребята. Мы здороваемся, обнимаемся, некоторые из них говорят, что им нравится моя новая прическа. Джордан останавливают на ней взгляд и произносят:

– Ух ты! Тебя не узнать. Прикольно, однако. – А потом выбирают себе кровать. Я занимаю койку рядом с кроватью Джорджа, под койкой Эшли.

– Я думал, ты разместишься на втором ярусе, с такой-то прической, – комментирует мои действия Джордж.

– Уймись, – отвечаю я. – Это всего лишь волосы.

– И никакого тебе театра, – грустно говорит Эшли.

– И что ты будешь делать все лето? – спрашивает Джордж.

– Думаю заняться спортом, – отвечаю я, хотя сам не знаю, каким именно. – Бегом с препятствиями, а еще всякими там искусствами и ремеслами.

– Ну, это будет тебе обеспечено, – пожимает плечами Джордж.

– Я как-то не въезжаю, Рэнди, – начинает Эшли, – Понимаю, что ты запал на этого парня…

– Я не просто запал, – возражаю я. – Он заставляет меня чувствовать себя… иным. Он особенный.

Эшли вздыхает у себя наверху, и я замечаю, что они с Джорджем переглядываются.

– И зовите меня теперь Далом. По крайней мере, на людях.

– Дал, – задумывается Джордж. – Не так уж и плохо.

– А мне не нравится, – морщится Эшли. – Это не твое имя.

– Это же просто другая часть имени Рэндал. – Я достаю из сумки простыни – на этот раз они серого цвета, без радужных изображений единорогов, какие я привозил прежде, – и застилаю кровать. – Все хорошо. Я не забываю, кто я есть на самом деле. Просто хочу, чтобы на меня смотрели другими глазами.

– Ты хочешь казаться более мужественным, – с отвращением констатирует Эшли. Она спрыгивает вниз и помогает мне подоткнуть углы простыни. – Словно это что-то да значит. Эту чепуху придумали гендерные эссенциалисты.