Лаг отсчитывает мили - [3]

В отсеке горит одна маленькая лампочка — энергию надо беречь: всплывать для зарядки аккумуляторов на минном поле нельзя — подорвешься наверняка. А каждая печь пожирает тока больше, чем полсотни ламп.

— Выключить!

Трюмный послушно выдергивает штепселя. Но адмирал знает: стоит ему закрыть глаза — и печи снова будут включены, хотя борьба идет за каждый ампер-час и люди уже вторые сутки без горячей пищи: не хотят тратить энергию на электрическую плиту.

Что было дальше, адмирал не помнит. Его разбудила качка. Сначала показалось, что это во сне грезится. Палуба тихо кренилась из стороны в сторону. Дышалось легко и свободно. Он открыл глаза. Нет, на самом деле лодку покачивает. Ярко сияют все лампы. Неподалеку гудит вентилятор, нагнетая в отсек влажный прохладный воздух. Ветер из патрубка бьет прямо в лицо.

Рядом стоит капитан-лейтенант. Улыбается.

— Где мы? — спрашивает комбриг.

— В открытом море. Кончаем зарядку аккумуляторов.

— Все благополучно?

— Порядок. Остаток пути мы шли с комфортом. Фашисты нам сами дорогу проложили.

— Как это?

— Два тральщика тралили фарватер. Я и пристроился им в хвост. Так они и провели нас через минное поле.

— Вы отлично справились с делом, командир. А сейчас немедленно передайте в штаб шифровку от моего имени: «Подводным лодкам девятой, тридцать третьей, тридцать восьмой, пятидесятой и пятьдесят четвертой выйти в море. Следовать минными полями на предельной глубине погружения».

— Как бы враг не засек нашу рацию, — выразил опасение Солодов.

— Пусть засекает. Пусть знает, что мы в море. Мы покажем ему, кто здесь настоящий хозяин. Приступайте к «охоте», командир!

— А как вы?

— Что я? Чувствую себя превосходно. У вас на лодке чудесный климат. Курорт! Впереди полтора месяца плавания. За это время от моей раны и следа не останется. Мы еще повоюем!

…Лодка погрузилась. Подводники приступили к привычной работе — поиску и уничтожению вражеских транспортов.

Возвращайтесь с победой!

Снова грохот. Словно лавина громадных камней рушится на лодку, и корпус ее содрогается и звенит так, что мы глохнем. Втянув голову в плечи, съежившись, матрос Касаткин сидит на порожке возле торпедных аппаратов и после каждого взрыва кладет перед собой спичку. Он опорожнил два коробка. Больше спичек нет, и торпедист ломает их пополам. В ожидании очередного взрыва Касаткин забывается и чиркает спичку о коробок. Зашипел фосфор. Испуганно вздрогнул матрос. Но гасить не понадобилось: головка вспыхнула и погасла. В воздухе, который нас окружает, уже ничто не может гореть.

Наша подводная лодка третьи сутки лежит на грунте, а на поверхности моря рыщут вражеские катера, сбрасывают на нее глубинные бомбы.

Матросы лежат или сидят не двигаясь. Остатки сил тратятся на дыхание. Дышим часто-часто, раскрывая рты, как рыбы, выброшенные на песок. Лица кажутся рябыми: пот выступает бисеринами и не стекает.

Я лежу на верхней койке. Перед глазами электрическая лампочка — единственная уцелевшая в отсеке. Раньше ее прикрывал матовый колпак. Он давно разлетелся, и теперь белая подковка раскаленной нити лезет мне в глаза, жжет мозг, мешает дышать. И никуда не денешься от нее: притягивает как магнит. Временами она расплывается, меркнет; я проваливаюсь в темноту, в ужасе пытаюсь удержаться. И когда опять вижу ее, жаркую белую подковку, то уже рад ей: значит, еще живу!

У нас мало надежд на спасение. Если катера и уйдут, все равно мы только чудом сможем добраться до базы. Корабль изувечен. Когда нам в последний раз удалось всплыть, командир послал меня и старшину 2-й статьи Хмару осмотреть вертикальный руль. Мы шли по верхней палубе, и озноб пробегал по телу. В легком корпусе вмятины и рваные дыры. Надстройка в корме разворочена. Стальные листы висят лохмотьями, из них торчат погнутые винты червячной передачи. Отремонтировать руль мы, конечно, не смогли. Кое-как после часа мучений поставили его в нейтральное положение. Потом вражеские катера снова загнали лодку под воду и еще бомбили ее. Мокрые, озябшие, мы с Хмарой отогревались в самом теплом — электромоторном — отсеке, когда свалилась новая напасть. На щите ходовой станции с треском вспыхнула фиолетовая молния, отсек заполнился дымом. Сгорела пластина автомата. Правый электромотор стал. Лодка больше не могла маневрировать под водой. С тех пор она и лежит на дне.

Мы знаем, что и исправному кораблю не просто преодолеть десятки миль, отделяющие нас от родных берегов. Я помню, как мы выходили в море.

— Возвращайтесь с победой! — сказал нам в напутствие адмирал. В гавани было темно, но кровавые всполохи трепетали по всему горизонту. На обоих берегах залива шел бой. На востоке небо тоже озарялось алыми зарницами: враг обстреливал Ленинград. Вскоре и мы попали под огонь. Стреляли батареи на финском берегу. Вцепившись в нас щупальцами прожекторов, они били и били, не жалея снарядов. Я нес вахту на мостике и все видел. Возле борта на черной воде появлялись светло-зеленые пятна, и тотчас на том месте вырастали освещенные изнутри стеклянные столбы. Гром катился по морю. Свистели осколки и щелкали о надстройку. На выручку нам пришли артиллеристы ораниенбаумского «пятачка». Тяжелые орудия Красной Горки и Серой Лошади ударили по финскому берегу. Один за другим слепли прожекторы, замолкали вражеские батареи. Но на смену им появлялись новые. И снаряды по-прежнему падали вокруг лодки и сопровождавших ее кораблей. Клуб пламени взвился над ближайшим к нам тральщиком. Там, где только что был корабль, теперь в лучах прожекторов клокотала вода, и в ней барахтались люди. По приказанию командира я повернул штурвал. Лодка приблизилась к тонущим. Но с воды послышался крик: