Лаборатория понятий. Перевод и языки политики в России XVIII века - [25]

К лексикографическим исследованиям можно отнести и работу Н. Плавинской, которая обращается к изучению политической лексики в русских переводах Шарля Луи Монтескье и Чезаре Беккариа второй половины XVIII — начала XIX века. Такой выбор переводимых авторов во многом связан с их влиянием на екатерининский «Наказ», который, в свою очередь, оказал значимое влияние на развитие политико-правовой и социальной лексики в русском языке. Исследовательница обращается к особенностям перевода многочисленных и обширных заимствований из Беккариа и Монтескье, оказавшихся в «Наказе» благодаря характеру работы Екатерины II c их текстами, и сравнивает перевод этих фрагментов у Г. В. Козицкого с опубликованными переводами В. И. Крамаренкова, Д. И. Языкова, Е. В. Корнеева и А. Д. Хрущова. Основой для сравнения выступают лексемы важнейших политических понятий эпохи («государство», «общество», «свобода», «рабство», «безопасность» и так далее), которые пережили значительную эволюцию за 1760–1830‐е годы, отражающую общие тенденции к модернизации языка. В то же время следует помнить, что разделение лексики на архаическую и модернизированную во многом связано с ретроспективным подходом к проблеме, для современников архаичность не была столь очевидна. Не менее важным остается вопрос о выделении схожих моделей (или программ) перевода политических понятий в определенное время. Так, не случайным представляется стремление переводчиков второй половины XVIII века к отказу от прямого переноса термина из оригинального текста, поэтому ставшую нам привычной «анархию» русский переводчик той эпохи передал словом «безначалие». Это было связано с культурными дебатами XVIII столетия, в частности с доместикацией и языковым пуризмом.

Т. Артемьева обращается к изучению важнейших понятий политической философии шотландского просветителя Адама Фергюсона и их лексических эквивалентов в печатном переводе «Опыта истории гражданского общества» И. О. Тимковского и рукописном переводе «Начал нравственных и государственных познаний» В. И. Созоновича. Центральный концепт «гражданского общества» организует вокруг себя целый ряд понятий социальной философии, некоторые из которых оказались новыми и неоднозначными для русского читателя. Сложность их присвоения особенно заметна в архаичном с точки зрения лексики переводе Созоновича, который в 1820‐е годы во многом переводил так же, как переводили в 1780‐е годы, к примеру, передавая понятие «прогресс» (progress) как «спеяние». По мнению автора статьи, понятийный диссонанс и отсутствие в переводе точных эквивалентов являются не столько следствием ограниченности словарного запаса переводчика, сколько несовпадением в развитии шотландской и российской мысли. С другой стороны, кажущаяся нам архаичность языка переводчика могла быть частью его переводческой программы и служила определенным способом форенизации новой терминологии, которая была еще чуждой для русского читателя. Тем самым переводчик демонстрировал новизну понятийного аппарата, не перенося в свое языковое поле иностранное слово, а выбирая мало употребляемый в родном языке эквивалент, конструируя неологизм.

Во втором блоке исследований обсуждаются вопросы трансфера и адаптации языка политики в статьях Сергея Польского (перевод и формирование нового политического языка), Кирилла Осповата (медицинский дискурс и политический язык в барочной Европе и России в эпоху Петра I) и Михаила Киселева (адаптация нового монархического языка в России 1720–1760‐х годов).

С. Польской показывает, что до 1760‐х годов практически вся переводная «политическая» литература в России распространялась в рукописях, это хорошо видно по приводимым автором статистическим данным. Конечно, интерес к политическим сочинениям одного из заказчиков переводов такой литературы — князя Дмитрия Михайловича Голицына — в какой-то степени объясняет обилие списков рукописных переводов в эту эпоху, но кейс Голицына ярко подчеркивает интерес к этой литературе в кругах русской аристократии того времени и ведущее место рукописной книги в ее распространении, а значит, в распространении идей переводимых авторов, среди которых были Боккалини, Гвичардини, Гроций, Локк, Макиавелли и так далее. Очевидно, что распространение этих переводов в виде рукописей нельзя объяснить только страхом цензуры. Причина в другом — в важности рукописной традиции в то время и в сравнительно узком круге потребителей этой литературы. Автор справедливо задается вопросом: почему вообще было необходимо заказывать перевод, когда многие из заказчиков-аристократов были способны прочитать политические трактаты в оригинале? Причина, вероятно, в желании увидеть трудно определяемые понятия на родном языке и тем самым «присвоить» текст трактата, сделать его своим, более понятным. Именно в акте перевода происходит и адаптация понятий на новой почве, где они никогда не будут точным воспроизведением исходных понятий, в чем автор согласен с И. Ширле. В этом смысле перевод больше говорит нам о принимающей, чем об исходной культуре. Во второй части статьи С. Польской анализирует основные особенности переноса понятий и переводческих «режимов», которые сложились в России. В рамках эпохи, которую он рассматривает в статье (1700–1760‐е), автор выделяет условно три периода в развитии переводческих практик, которые связаны, с одной стороны, с постепенным развитием литературного языка, с другой — с изменением подхода к переводу терминов от «форенизации» к «доместикации». Он показывает также, что выбор языка переводчиком (церковнославянский, гибридный, деловой) напрямую зависит от полученного им образования. Важный вывод состоит и в том, что именно в переводах — не только переводах политической литературы, конечно, но здесь речь именно о ней — сформировался новый русский язык, который отличался простотой и понятностью и при этом отошел от практики калькирования или транслитерации иностранных выражений и понятий, которая была яркой чертой русских переводов, например в петровский период. Форенизация, как пишет Польской, не облегчает, а затрудняет усвоение новых понятий принимающим обществом. Автор заключает свою статью предположением о том, что перевод политических текстов серьезно повлиял на язык русских авторов, некоторые из которых, как Ф. Прокопович, сами были переводчиками.