Лабиринты ума - [78]
«Соедини воедино души земные и дух небес» – говорится в «Дао-Дэ цзин». Души должны достичь единения как друг с другом, так и с Единым, то есть с Дао (Е. А. Торчинов).
Не значит ли это, что мы должны интегрировать нашу осознанность? Осознать все наши «я», все наши «души» и то, что лежит в их основе? Тогда, быть может, и произойдет великая трансформация и бренная плоть уступит место бессмертному, нетленному телу, обители целостного, гармоничного индивида.
Тело – темница?
В Древней Греции душу воспринимали и как «жизнь, дух тела», и как узницу в телесной темнице[164] (пифагорейско-орфическая доктрина «soma–sema» – «тело – это темница, могила»).
Очень может быть, что такие диаметрально противоположные позиции – результат выбора, с чем отождествляться, идентифицировать себя. С позиции «земного я», физическое тело – наш родной дом, а все паранормальное, метафизическое – чуждо и инородно; с позиции отождествления с «сокровенным, духовным я» – ограничение телесными рамками может восприниматься как темница (но обязательно ли это так, мы еще обсудим позднее).
Наблюдая за переменой в сознании во время сна, болезни, опьянения, транса, вызванного приемом растительных психоактивных веществ, человек начинал осознавать, что «земное сознание» – не единственно возможное состояние бытия. Человек стремился воспроизвести метафизические переживания. Так появились ритуалы умерщвления «земного я» (сознания, обусловленного программами выживания) путем умерщвления плоти (аскеза). Земное сознание испытывает как минимум недоверие к различного рода «шаманским» путешествиям. Это объясняется тем, что с позиции нашего «земного я» выход из «физической реальности» – угроза, смерть для этого «земного я». Животное я смотрит на монахов, отшельников, аскетов с суеверным трепетом, опаской. Духовные подвижники, напротив, ориентируясь прежде всего на «интересы» «духовного я», взирают с состраданием на порабощенных земными страстями людей. Как говорит Сократ в диалоге Платона «Федон»:
«<…> такое убеждение и должно составиться из всего этого у подлинных философов, и вот что приблизительно могли бы они сказать друг другу: „Словно какая-то тропа приводит нас к мысли, что, пока мы обладаем телом и душа наша неотделима от этого зла, нам не овладеть полностью предметом наших желаний. Предмет же этот, как мы утверждаем, – истина. В самом деле, тело не только доставляет нам тысячи хлопот – ведь ему необходимо пропитание! – но вдобавок подвержено недугам, любой из которых мешает нам улавливать бытие. Тело наполняет нас желаниями, страстями, страхами и такой массою всевозможных вздорных призраков, что, верьте слову, из-за него нам и в самом деле совсем невозможно о чем бы то ни было поразмыслить! А кто виновник войн, мятежей и битв, как не тело и его страсти? Ведь все войны происходят ради стяжания богатств, а стяжать их нас заставляет тело, которому мы по-рабски служим. Вот по всем этим причинам – по вине тела – у нас и нет досуга для философии.
Но что всего хуже: если даже мы на какой-то срок освобождаемся от заботы о теле, чтобы обратиться к исследованию и размышлению, тело и тут всюду нас путает, сбивает с толку, приводит в замешательство, в смятение, так что из-за него мы оказываемся не в силах разглядеть истину. И напротив, у нас есть неоспоримые доказательства, что достигнуть чистого знания чего бы то ни было мы не можем, иначе как отрешившись от тела и созерцая вещи сами по себе самою по себе душой. Тогда, конечно, у нас будет то, к чему мы стремимся с пылом влюбленных, а именно разум, но только после смерти, как обнаруживает наше рассуждение, при жизни же – никоим образом. Ибо если, не расставшись с телом, невозможно достичь чистого знания, то одно из двух: или знание вообще недостижимо, или же достижимо только после смерти. Ну конечно, ведь только тогда, и никак не раньше, душа остается сама по себе, без тела. А пока мы живы, мы, по-видимому, тогда будем ближе всего к знанию, когда как можно больше ограничим свою связь с телом и не будем заражены его природою, но сохраним себя в чистоте до той поры, пока сам Бог нас не освободит. Очистившись таким образом и избавившись от безрассудства тела, мы, по всей вероятности, объединимся с другими такими же, как и мы[165], и собственными силами познаем все чистое, а это, скорее всего, и есть истина. А нечистому касаться чистого не дозволено“. Вот что, Симмий, мне кажется, непременно должны говорить друг другу все подлинно стремящиеся к знанию и такого должны держаться взгляда».
