Лабиринт - [6]

Вмиг Арина швырнула пакет с семечками на переднюю парту, одним прыжком подскочила к Пупонину и, неожиданно подпрыгнув, ногою ударила Колюню в живот. Колюня жалобно взвизгнул, совсем как побитая собака, и согнулся, схватившись руками за больное место. Не дав ему прийти в себя, Арина приподняла его за волосы и стукнула головой о коленку. Колюня теперь уже просто взвыл от боли и, не успев опомниться, схлопотал по зубам. Тоненькая струйка крови поползла из рассеченной губы.

Пупок вытер кровь тыльной стороной ладони, прогнусавил что-то невнятное и вдруг, набычившись, дико вращая черными цыганскими глазами, двинулся на Арину.

Арина не шевельнулась. Подпустила Пупонина поближе и, по-особому вывернувшись, взвилась над полом и сапогом двинула Колюне по челюсти. Колюня, весь окровавленный, заскулил и завертелся волчком.

— Козел! — Арина с силой отпихнула Пупка к стене и брезгливо отряхнула руки. — Хватит? Или еще зубки почистим?

С этой минуты корчившийся в углу Пупонин больше ее не занимал. Она повернулась ко всем остальным, и лицо ее сделалось суровым.

— И вы все, детки, — Арина обращалась к классу, но смотрела только на Вику, внятно и не торопясь выговаривая слова, — завяжите узелки на своих бывших пионерских галстуках или на чем там еще, а хотите, так запомните: кто на Софью хвост поднимет, без хвоста погуляет. Ясно? Кому не ясно, поднимите ручки, я объясню!

Завуч Сидоренко совершенно оторопела. Ее рот открылся было для крика, но так и застыл, словно его сковал спазм. Молча, как совершенно ненужную вещь, Арина отодвинула растерявшуюся Сидоренко в сторону, раскидала ребят, топтавшихся возле Сонечки, и тяжело опустилась на парту рядом с нею.

Крепко прижимая щупленькую Чумакову к себе, Арина задышала ей в лицо, будто отогревала выкинутого из гнезда птенчика, и бережно шершавыми пальцами утирала покатившиеся по Сонечкиным щекам редкие слезинки.

— Ты не боись, Чумка, — зашептала она. — Эти скоты больше не сунутся. И не хлюпти, ничего не случилось. Хочешь семечек? Я семечки принесла…

То, как теперь Сонечку утешала Арина, стало живым укором Лине. Лина с первого класса сидела на одной парте с Соней. Дружила с ней много лет, но, когда они повзрослели, кислая молчаливая подружка превратилась для Лины в обузу, выводя ее из себя покорностью и безропотностью. И Лина стала сторониться Чумаковой. Видела, как Соня страдает от этого, но ничего с собой не могла поделать. Собственное спокойствие она оберегала пуще всего, научившись во всем себя оправдывать. В конце концов, даже муж с женой, бывает, надоедают друг другу и разбегаются, а она разве нанялась к Чумке нянькой!..

Но в тот момент, когда Арина приласкала Сонечку и ее ресницы дрогнули, выпуская накопившиеся от постоянных обид слезы, Лина почувствовала, что ей нечем дышать, словно голову запихнули в целлофановый пакет и перевязали его на шее. Лина даже потрогала шею, желая освободиться от тугого узла, но ничего, кроме плотно прилегающего воротничка блузки, не обнаружила.

Остерегаясь истерики, Лина поспешно встала и, как ей казалось, незаметно выскользнула в коридор. А там, привалившись спиною к стене, на которой выстроились в почетном карауле плакаты, стенды и стенгазеты, все, как один, призывающие к праведной жизни и светлому завтра, Лина в полной мере ощутила всю безысходность своего положения: куда ей идти? Куда идти-то?.. А сердце, нестерпимо колотившееся в груди, уже стучало и в виски: «Клетка. Клетка! Клетка…»

Стиснув ладонями виски, Лина опустила голову и вдруг на своем плече ощутила чужую руку. Испугавшись, она вздрогнула, и до нее не сразу дошло, что рядом стоит, прижимая к груди распахнутую книгу, ее самый давний приятель, мешковатый, добродушный увалень Борис Катырев, тот самый «жирный очкарик», с которым ей приказано больше не знаться.

— Ты что? Что случилось? — тихо спросил Борис, преданно поверх очков посмотрев на Лину близорукими глазами, и на его лице появилась растерянная улыбка.

Раздражение, давно копившееся внутри, волною захлестнуло Лину и готово было выплеснуться наружу, но Лина сдержалась, не позволила себе тратить последние силы на этого жуткого умника, способного, отгородившись книжным барьером, настолько уйти в себя, чтобы не снизойти до адского представления, разыгравшегося у него под носом. Или он тоже дурачит всех, не позволяя дотянуться до таинственно обретенного им душевного покоя?..

— Послушай, — сказал Борис, будто не замечая возбуждения Лины, — я нашел у Ключевского свою фамилию. Был такой князь Катырев-Ростовский Иван Михайлович, близкий ко двору человек, который записывал события, давал характеристики людям, и его материалами пользовались потом историки.

— Ростовского тебе не хватает, — повысила голос Лина, и ее глаза, совсем потемневшие от гнева, стали наполняться слезами.

— Какого Ростовского? — не сразу понял Борис. — А, ну да, Катырев-Ростовский, так мало ли разве всего потерялось в дороге?..

— Потерялось главное, — уже срывающимся голосом почти проплакала Лина, — события и люди проносятся мимо тебя.

— Почему? — искренне удивился Борис. — Ты просто не в духе. Посмотри, как пишет Ключевский о Смутном времени начала XVII века, шикарные ассоциации: «…пока жила старая династия, народное недовольство ни разу не доходило до восстания против самой власти… народ выработал особую форму политического протеста: люди, которые не могли ужиться с существующим порядком, не восставали против него, а выходили из него, «брели розно», бежали из государства». Здорово! И как сказано, «брели розно»! Обалдеть!..