Лабиринт Фавна - [38]

Отца! Ох, как трудно не ненавидеть маму за то, что называет его так, – и за то, что слишком слабая, не может защитить. Офелия обняла маму и уткнулась лицом ей в плечо. От маминой рубашки пахло их прежним домом, где Офелия жила счастливо и ничего не боялась.

– Пожалуйста, забери меня отсюда! – взмолилась она. – Давай уедем, а? Пожалуйста!

Зря она это сказала.

Мама отцепила от себя ее руки.

– Офелия, это не так просто. – В мамином голосе больше не было нежности, он звучал резко и нетерпеливо. – Скоро ты повзрослеешь и поймешь, что в жизни все не так, как в твоих сказках.

Мама схватила мандрагору и медленно, неумолимо двинулась к очагу.

– Мир жесток, Офелия. Ты должна это усвоить, пусть даже будет больно.

И она швырнула мандрагору в огонь.

– Нет! – Офелия кинулась вытаскивать извивающийся в огне корень.

Мама схватила ее за плечи:

– Офелия! Волшебства не бывает! – Мамин голос охрип от усталости и злости из-за того, что ее мечты не сбылись. – Ни для тебя, ни для меня, ни для кого!

В очаге раздался пронзительный тонкий крик. Мандрагора горела, корчилась от боли и кричала, как новорожденный младенец, а огонь пожирал ее бледные ручки и ножки.

Кармен смотрела в огонь, и на мгновение – Офелия могла поклясться – мама увидела волшебство, что творилось у нее на глазах, услышала крики, увидела, как дергается корень…

Но тут она ахнула и схватилась за спинку кровати. Ноги у мамы подломились. Она осела на пол. Широко раскрытые глаза были полны изумления и ужаса, а мандрагора все еще тоненько пищала в огне.

Кровь. Кровь текла у Кармен по ногам, пачкая нежную кожу, ночную рубашку, заливая пол.

– Мама!

Офелия упала рядом с ней на колени.

– Помогите! – закричала она во весь голос. – Помогите!

Служанки на кухне побросали ножи. Все они беспокоились за маму Офелии и нерожденного ребенка. Доктор поможет! Эту мысль они читали на лицах друг друга.

Но доктор Феррейро был сейчас в амбаре. С пустым шприцем в руке он стоял на коленях возле мертвого мальчика.

29 Совсем другой человек

Доктор Феррейро встал, услышав за шумом дождя приближающиеся шаги. Первым в амбар вошел Гарсес – жилистый, толстокожий Гарсес, который умел держать чужую боль на расстоянии, подальше от своей души. Он уставился на замученного мальчика. Изуродованное лицо стало безмятежным в смерти. В дверях толпились солдаты, закрываясь от дождя зонтиками – странно было видеть такое обыденное приспособление рядом с военной формой.

Видаль появился последним. Встав на колени рядом с Заикой, осмотрел мертвое тело. Доктор Феррейро тем временем аккуратно убрал шприц и закрыл чемоданчик со спокойствием выполненного долга.

– Почему вы это сделали? – спросил Видаль, поднимаясь на ноги.

– Больше я ничего сделать не мог.

– Что это значит? – В голосе Видаля звучало удивление. И немного любопытства. – Вы могли подчиниться мне!

Он медленно двинулся к Феррейро и остановился, когда приблизился вплотную. Так хищник подкрадывается к добыче. Нелегко было стоять с ним лицом к лицу. Но храбрость бывает разная. Феррейро так долго боялся этого человека, видел его зверства, лечил нанесенные им раны… И сейчас чувствовал облегчение оттого, что не нужно больше притворяться.

– Да, верно, я мог подчиниться вам, – спокойно ответил доктор. – Но не подчинился.

Видаль рассматривал его, словно какого-то невиданного зверя.

– Так было бы лучше для вас. Вы это знаете. Почему же не подчинились?

В том, как он спросил это, как сжались его узкие губы, мелькнул почти страх. В его царстве тьмы страх подчинял всех – почему же не этого мягкосердечного очкарика, который при нем и голос повысить боялся?

– Подчиняться беспрекословно, не рассуждая, не спрашивая… – Феррейро тщательно подбирал слова. – Это умеют только такие, как вы, капитан.

Он отвернулся, взял чемоданчик и шагнул под дождь. Конечно, он понимал, что сейчас будет, но почему не насладиться минутой, когда он наконец-то свободен от страха? Он пошел прочь от амбара, чувствуя на лице холодные капли. Драгоценные шаги на волю, в полном согласии с самим собой.

Он глянул через плечо, как раз когда Видаль вышел из амбара стремительной походкой охотника. Феррейро не обернулся, не остановился, когда Видаль выхватил пистолет. Когда пуля ударила в спину, доктор снял очки и потер глаза, хотя и знал, что туман, застилающий зрение, – это туман смерти. Еще два шага. Потом ноги подломились, и в мире остались только жидкая грязь и затухающий шум дождя. Феррейро слышал собственное дыхание. Ему было холодно. Очень холодно. Не было ни воспоминаний, ни утешительных слов. Почему-то он заметил только одно: в двух шагах от него, на стене в щелке между каменными блоками затаился паучок. Крохотное существо показалось ему чудом. Он разглядел каждое сочленение, каждую ворсинку, каждый хитиновый нарост. Сложная архитектура паука, его красота, его изящество и его голод вдруг слились воедино: последнее проявление жизни. Феррейро на вдохе глотнул грязной воды. Попытался выкашлять воду, и его сердце остановилось.

Один меткий выстрел.

Видаль, подойдя к мертвому, раздавил сапогом лежащие рядом очки. Он так и не смог понять, почему этот глупец не подчинился, но ему стало легче от мысли, что добрый доктор умер и больше никогда не придется смотреть в эти кроткие, слишком осмысленные глаза.