Лабиринт Фавна - [30]

На следующий день Росио ушла, как всегда, собирать в лесу целебные травы и не вернулась. Наутро дети узнали, что знатный дворянин приказал своим солдатам утопить ее в мельничном пруду, куда они часто ходили вместе с ней спрашивать воду о прошлом и будущем.

Луиса и Мигель знали, что ведьминых детей обычно не оставляют в живых. Они второпях собрали свои немногие пожитки и ушли из домика, где жили с самого рождения. Они нашли пещеру на другом краю леса, подальше от мельницы. Пещера укрывала их от дождя и от острых зубов ночи, а два лезвия помогали добывать еду и защитили от Бледного человека, когда он однажды забрел близко к пещере.

В воздухе уже пахло снегом, когда их нашел крестьянин-браконьер, охотившийся в лесу на кроликов. Своих детей у них с женой не было. Крестьянин привел брата и сестру к себе домой, не спрашивая, кто они и откуда. Бездетные муж и жена полюбили их и вырастили как своих собственных. Когда они выросли, Луиса стала служанкой на кухне в богатом доме, а Мигель выучился ремеслу цирюльника. Так два лезвия продолжали и дальше кормить и защищать их.

Луиса и Мигель очень дорожили мамиными подарками и много лет спустя передали их своим детям. И нож, и бритва так же ярко блестели и оставались такими же острыми, как в тот день, когда Росио вложила их в руки сына и дочери. У них самих были только дочери, поэтому бритву Мигель отдал зятю, но у того оказалась темная, жестокая душа. Однажды он в гневе захотел перерезать жене горло. Бритва не послушалась и порезала ему руку, но с того дня лезвие больше не забирало горестные воспоминания – наоборот, насылало их на тех, кто им воспользуется, и отравляло их тьмой, что жила у них внутри.

22 Царства смерти и любви

Видаль плохо спал ночью, а утром, проводя по умытому лицу бритвой, поймал себя на мысли – хорошо бы лезвие могло избавить его и от густой щетины, и от тревожных снов, что все еще таились в темных пыльных углах.

Он окунул бритву в миску с водой, смывая пену для бритья, и вода стала белой, как молоко. Почему это напомнило ему о нерожденном сыне и о том, что жена чуть не истекла кровью? Рядом с миской лежали карманные часы, отмеряя время его жизни. Смерть! – как будто предупреждали серебряные стрелки. Может быть, смерть была единственной любовью Видаля. С ней ничто не сравнится. Такая величественная, такая совершенная – окончательное торжество тьмы, которой покоряются все. Но даже в смерти остается страх потерпеть поражение, уйти никем не замеченным, бесславно, мордой в землю – или, хуже того, закончить, как его мать, в собственной постели, когда тебя медленно подтачивает болезнь. Так умирают женщины. Мужчины – никогда.

Видаль посмотрел на свое отражение. На лице остались клочки пены, и от этого казалось, что его плоть уже разлагается. Видаль поднес бритву вплотную к стеклу, как будто собирался сам себе перерезать горло. Что это в его взгляде – страх?

Нет!

Он резко опустил руку. Вернул привычную, как второе лицо, маску – решительную и безжалостную. Смерть – страшная любовница, и есть только один способ справиться со страхом – стать ее палачом.

Быть может, Видаль, играя бритвой перед зеркалом, почуял, что Смерть пришла на мельницу. Возможно, услышал ее тихие шаги на лестнице в комнату, где металась в жару его беременная жена.

Офелия тоже услышала шаги Смерти, когда стояла возле постели и гладила маму по лицу. Мама была горячая, как будто внутри ее жизнь сгорала дотла. А нерожденному братику тоже страшно? Офелия провела рукой по выпуклости крошечного тельца под одеялом. Чувствует он мамину горячку на своем личике? Офелии больше не хотелось на него злиться. Мама болеет не из-за него, а из-за этого ужасного места, и виноват один только Волк. Офелии захотелось даже, чтобы братик был с ней рядом и можно было держать его на руках, баюкать, как девушка на резной колонне в лабиринте баюкала младенца. Иногда нужно увидеть со стороны, чтобы понять, что́ мы чувствуем.

Офелия пришла в мамину комнату исполнить то, что велел Фавн. Она принесла миску с молоком и корень мандрагоры, хоть ей и противно было на него смотреть. Едва коснувшись молока, корень зашевелился, размахивая бледными отростками, как новорожденный ребенок – ручками и ножками. Отростки и были пухлыми, как ручки и ножки младенца. Он еще и попискивал, точно младенец. А когда мама Офелии застонала, корень мандрагоры повернулся к ней, как ребенок, когда он прислушивается к голосу матери.

Офелия невольно улыбнулась. Корень мандрагоры тихонько пищал, пока она не поставила миску под кровать. Было непросто задвинуть миску поглубже, не расплескав молоко. Офелии пришлось ползком забраться под кровать, и на минуту она даже испугалась, что мандрагора своим плачем разбудит маму. Корень плакал, как ребенок. Голодный ребенок. Ну конечно! Офелия укусила себя за палец и выдавила в молоко две капли крови. И тут, лежа под кроватью, она услышала шаги.

Кто-то вошел в комнату и остановился возле маминой постели. Офелия вздохнула с облегчением – она узнала ботинки доктора Феррейро.

Но Феррейро пришел не один.

– Капитан! – услышала Офелия. – Температура упала. Не понимаю как, но это точно так и есть.