Лабиринт фараона - [37]

Он поднял руки ладонями вперед, словно уличный сказитель, дававший понять, что сказ закончен. Ануна инстинктивно отшатнулась.

Ути взял ее за руку.

— Выходи из палатки, негритянка, — небрежно бросил он ей, — моему хозяину надоело смотреть на тебя. К тому же у нас с ним есть разговор, не предназначенный для чужих ушей.

Девушка и не пыталась что-либо возразить. Она пригнулась, выходя из палатки. Когда она оказалась снаружи, грабители пожирали ее глазами, а некоторые демонстрировали ей непристойные жесты.

12

В первые дни Дакомон устроил девушке тщательный экзамен, желая убедиться, что она разбирается во всех эссенциях для производства благовоний. Со временем страх Ануны уменьшился. Когда наступал час приема пищи, архитектор уединялся, чтобы есть с открытым лицом. Только Ути присутствовал при этой церемонии.

Ночью в палатке происходил странный ритуал. Ануна ложилась спать отдельно, в одной из «комнат», отделенных экраном из просвечивающего льна, тогда как Ути присаживался на корточки у изголовья своего хозяина, чтобы дежурить у постели больного и поправлять ему повязку, если она сползет во время сна. Слуга вынес из палатки не только все зеркала из полированной меди, но даже все предметы из блестящего металла, в которых несчастный случайно мог увидеть свое отражение. Девушка выразила слуге свое недоумение, но тот крепко сжал ее запястье, словно пытаясь вывернуть его.

— Все так и должно быть, — тихо, с напряжением в голосе проговорил он. — И запомни, что единственные зеркала, которые он видит, — твои глаза. Так что следи за их выражением, когда смотришь на него… Если он заметит в них что-то нехорошее, то прикажет зашить тебе веки. В конце концов, ему нужны не твои глаза, а твой нос!

Днем Дакомон превращался в галантного кавалера. Ути брил его, удалял волосы с его тела, массировал и обряжал в одежду из белейшего льна. Беседа архитектора была приятной, и Ануна, несмотря на никогда не покидавшую ее тревогу, не могла остаться равнодушной к совершенству его золотистого тела, изящная мускулатура которого не имела ничего общего с грубыми ручищами с набухшими, переплетенными венами галерных каторжников, встречавшихся ей в Сетеп-Абу у дверей пивных. Дакомон привык соблазнять и обращался с Ануной как с дочерью знатного вельможи. Но к вечеру демон, сидевший в нем, пробуждался. Тогда Дакомон становился нервным, постоянно поправлял свою повязку, убеждаясь, что она не сползла. Либо он уединялся с Ути и засыпал его вопросами.

— Запах есть? — строго спрашивал он его. — Я уверен, что попахивает… Ведь кровь все еще сочится… Если я узнаю, что ты мне врешь, я вырву тебе глаза… Я способен на это. Помнишь, как я поступил с той маленькой нубийкой в прошлый раз?.. Не лги мне, Ути. От меня пахнет?

Слуга старался разубедить его и лихорадочно смачивал повязку настоем росного ладана.

— Ты-то, может быть, и не ощущаешь запаха, — вздыхал Дакомон, усаживаясь в кресле, — но вот она? Девушка… Обоняние у нее лучше твоего.

— Да что ты, господин? — протестовал Ути, как мальчишка. — Она ничем не лучше меня. Ты не доверяешь мне… А ведь я не хуже ее мог бы довести тебя до погребальной камеры номарха.

Дакомон устало пожимал плечами.

— Дражайший Ути, — вздыхал он, — хватит пороть чушь. У тебя есть только один приятный талант, и ничего более. Ты всех нас приведешь к смерти.

И после каждой такой беседы ненависть слуги к Ануне увеличивалась. Та покорно подчинялась всем фантазиям архитектора, целыми днями внюхиваясь в бесчисленное множество эссенций, сменявшихся перед ее носом. Дакомон открывал флакон, потом требовал точного описания композиции запаха, проплывавшего перед ней. Стоило ей ошибиться, как он бил ее по плечам и бедрам бамбуковой тросточкой. Она должна была правильно перечислить количество капель и доз. Научиться узнавать запахи, встречавшиеся ей впервые в жизни.

Однажды она взбунтовалась. От ударов бедра ее покрылись огромными синяками, но, несмотря на это, он не перестал ее наказывать.

— Перестань! — крикнула она ему. — Дай мне понюхать твои знаменитые духи «без запаха», и на этом покончим… Мы не в школе писцов.

— Идиотка! — выругался Дакомон. — Ты зазналась. Знаешь ты много, но еще не готова. Если бы я дал тебе понюхать те духи, ты бы ничего не почувствовала… Как и другие, как все другие… Надо оттачивать твой нюх.

— Откуда ты знаешь? — прошипела Ануна. — Дай мне их, сейчас же, и я скажу, из чего они состоят.

Дакомон скрипуче рассмеялся:

— Ты очаровательная дурочка! Я не настолько глуп, чтобы хранить флакон у себя. Ты думаешь, я доверяю Нетубу Ашре? Я не хочу, чтобы он мог обойтись без меня. Секретные духи я создам в последнюю минуту, перед спуском в лабиринт. Так что Нетубу выгодно заботиться о моем здоровье и потакать моим капризам. А пока набирайся опыта, так как ты не привыкла работать с дорогими эссенциями. Ты смогла бы превзойти меня, но твое обоняние испорчено вульгарными запахами.

Ночью Ануна ворочалась на своей циновке, все еще во власти нервного напряжения. Несколько раз, в полусне, ей казалось, что Дакомон наклонялся над ней, проверяя, не спит ли она, однако Ануна поостереглась открывать глаза. Она вздрагивала при мысли, что от неловкого движения или влетевшего в комнату ветерка льняная повязка упадет с его лица, и тогда она не сможет удержать крика. Работая в бригаде бальзамировщиков, она навидалась трупов, но не боялась их, так как ни один мертвец никогда не пытался ее обнять. А она догадывалась, что Дакомону очень хотелось этого. И это должно было рано или поздно случиться. Дакомон всю жизнь был соблазнителем, и ему претила мысль, что отныне он превратился в объект отвращения. От этого он медленно сходил с ума. Ему часто снились кошмары, и он кричал во сне. Тогда Ути брал его на руки и баюкал.