Лабиринт Данимиры - [22]

А вскоре и Егор пришёл в кофейню в последний раз.

— Я отчислился, — хмуро сообщил он. — Перевожусь в Москву, в Академию Госмагии. Начну с нуля. Меня ещё в семнадцать лет туда записали, но я рисовать хотел, поэтому и не стал поступать.

— А как же ты увернулся? — Я вспомнила свой кувшин с чаем из оленьей травы.

— У меня дядька в Мадриде служит. Он связи поднял и «отмазал меня».

— А зачем же ты теперь?.. — спросила я, уже догадываясь, зачем.

— Если бы я в своё время не отказался от изучения магии, я бы мог спасти Женю. А мазня моя никому помочь не сможет. Может быть, это судьба меня наказала — за дезертирство.

— Наверное, ты прав, — сказала я. — Сама недавно думала, что надо было в Академию идти, на медицинский. С моим уровнем меня куда хочешь приняли бы. А я тоже дезертировала. Но ты-то, ты художник от Бога, знай, что картины твои чудесные. Не бросай это дело. Ты же сможешь рисовать просто так, для души?

— Не знаю. Может, когда-нибудь и смогу, — помолчав, вяло отозвался Егор. — Сейчас не хочется. Ничего не хочется. Я дела улажу и к Жене на лето уеду. Увидимся. — И с этими словами он исчез из моей жизни тоже.

Я осталась совсем одна.

Снежинка, как всякий фамильяр, остро чувствовала подавленное настроение хозяйки и большей частью спала, свернувшись в клубочек. Я была глубоко благодарна ей за то, что она не приставала ко мне с соболезнованиями и не знакомила меня с оптимистичными историями из Катнета, как делала обычно, когда я была не в духе из-за каких-то пустяков.

Я наконец-то взяла себя в руки и смогла рассказать маме о несчастье с Женькой. Раньше мне до такой степени не хотелось говорить об этом, что, когда мама передавала приветы Жене, я бодро отвечала «Ага, передам». А Женька в это время уже лежала в гипсовом коконе, опутанная проводами и трубками, с мёртвым белым лицом, недвижимая и безмолвная.

Мама ужаснулась известию, но с отчаяньем в голосе торопливо сказала, что никак не может приехать ко мне в Петербург.

— Прости меня, Данечка, прости, но мне сейчас обязательно надо быть в Оленегорске. Как только всё разрешится, я сразу же примчусь. Нам давно уже надо повидаться.

— Проблемы в библиотеке?

Мамины слова удивили меня.

Я знала всех маминых подопечных в спецхране. Фолианты ей достались сложные, в большинстве из них заключалась скорее тёмная магия, чем светлая, но мама уже давно нашла общий язык даже с самыми сложными объектами, и в Оленегорском хранилище уже несколько лет царили тишь да гладь.

Мама немного замялась.

— Нет, Дань, у папы…  сложности. Ничего серьёзного, но ему нужна моя помощь. Продержись немного, зайка, скоро увидимся.

Ничего себе — ничего серьёзного, подумала я. Что же это за сложности, если папе нужна мамина магическая помощь? То, что мама нужна папе именно как ведьма, я поняла по тому факту, что она не бросила сразу все дела и не прилетела утешать меня и отвлекать от грустных дум.

Только проблемы на Заводе могли удержать маму в Оленегорске. Неполадки в особом цеху могли быть такими, что вся долина имела шанс взлететь на воздух. Производство магического оружия — непростой и опасный процесс.

И конечно же, я никак не могла узнать подробности — не телефонный был разговор. И не интернетный. Предприятие хоть и находилось в частных руках, но служило интересам Империи, выполняло государственные заказы и по сути дела было засекреченным.

Умение держать язык за зубами относительно папиной работы мне прививали с детства.

На прощание мама попросила меня не замыкаться в себе и побольше общаться с людьми.

Я, придав голосу убедительности, произнесла:

— Мам, не беспокойся, со мной всё будет в порядке. Жизнь продолжается, я знаю.

— Общение лечит, — сказала мама. — Даже если тебе поначалу тяжело будет, всё равно, Данечка, разговаривай с людьми — хоть бы и через силу, прошу тебя.

— У меня много друзей, — сказала я уверенным тоном. — Всё в порядке.

Первый раз я соврала маме. Ничего не было в порядке.

Я разогнала всех, кто мог бы вывести меня из болезненного состояния.

Маленький уютный мирок разрушился, я в прострации сидела на развалинах и не желала их покидать.

* * *

Истаяли чёрные кружева последнего снега, и на улицы Петербурга пришло весеннее тепло. Даже городской воздух, к грубым запахам которого я долго привыкала, стал будто бы нежнее и мягче. Лёгкая жёлтая дымка плыла среди деревьев, и с каждым солнечным днём она становилась зеленей и гуще.

В восьмом часу утра, в первый день майских праздников я сидела за столиком «Кофейного рая» в ожидании посетителей, а пока никого не было, пользовалась свободным временем и читала учебник магической латыни, взятый в институтской библиотеке.

В столь ранний час в зале кофейни находились лишь я и новый бариста Эдик, занявший место Лены. Эдик тоже был студентом-магом. Он, нацепив наушники и поставив ноутбук на нижний прилавок стойки, самозабвенно сражался в какой-то шибко волнительной компьютерной игре. Со стороны барной стойки периодически доносилось «Ах, ты ж!..», «Ох, ты ж!.. и «Нате вам, получайте, гады!».

На кухне гремела противнями наша стряпуха, Нина Семёновна, по залу плыл приятный аромат свежей выпечки, восклицания из-за стойки стали невнятны и перемежались чавканьем — первая пара пирожков уже исчезала в ненасытном Эдике. Из колонок звучал негромкий джаз — с прозрачными трелями верхних фортепианных нот. Нотки легкомысленно стремились к небу, но их уравновешивал рассудительный басок контрабаса.