Кью - [165]

Он вскакивает, едва не запутавшись в своей длинной рясе, — густые черные брови и борода, растущая почти от самых глаз. Он бросается вперед, чтобы обнять меня, целует, а потом, отстранившись, останавливает на мне горящий взгляд:

— Адальберто Риззи выражает тебе свою глубочайшую благодарность, наш немецкий брат. Я живу здесь вот уже двадцать лет с тех пор, как Богородица показалась мне в гуще листьев тополя и многими знамениями доказала свое присутствие. — Братья помоложе обеспокоенно смотрят на него. — Да, да, спросите брата Микеле — я никому здесь не сказал правды. После Ее явления я начал проповедовать те же вещи, о которых вы, брат Тициан, как раз сегодня говорили. Слово в слово, уверяю вас. Но меня стали убеждать, что разум мой был смущен, что мне надо отдохнуть и заняться медитацией, что Мадонна не могла сказать всех тех вещей, о которых я рассказывал. Они меня убедили. Но теперь, услышав тебя, я вновь обрел то, что у меня отняли, и пламенными речами я возвещу миру: вера — в обновленном баптизме и в новом крещении, в благодеянии Христа распятого!

Он падает на колени, словно ноги больше не держат его.

— Окрести меня, брат Тициан, так как полоскание, которым меня удостоили в детстве, уже ничего для меня не значит. Окрести меня, хоть грязной водой из этого колодца: моей веры хватит, чтобы очистить ее.

Я оглядываюсь по сторонам: все замерли с открытыми ртами, кроме брата Витторио, грустно качающего головой. В этом месте, куда меня занесло совершенно случайно, я сделал уже достаточно. Лучше не рисковать, не совершать слишком пошлых поступков.

— Ты и сам вполне можешь окрестить себя, брат Адальберто. Именно ты должен стать свидетелем собственного обращения.

Какое-то мгновение он восторженно смотрит на меня, затем со всего размаху опускает лицо в грязную воду и начинает вертеть головой, вопя во всю глотку.

Все свершилось до обидного пошло.

Глава 21

Феррара, 4 февраля 1547 года

Подпольный склад книжного магазина Ускве находится под землей. Единственный способ попасть туда — пролезть через люк, меньше локтя в диаметре, спрятанный между половых досок. Потом надо спускаться по лестнице, пока не окажешься в помещении, напоминающем и погреб и столовую. Но в комнате сухо: семейство Ускве тщательно продумало, как избежать того, чтобы хранящиеся там книги, самые неудобные и опасные, не пожрала сырость. Люки на входе и на выходе обеспечивают циркуляцию воздуха, так что я не смог сдержать дрожи — там гораздо холоднее, чем на поверхности.

Наш книгопечатник с фонарем показывает дорогу, пока мы не доходим до стопки книг, сложенных по всем правилам типографского искусства.

— Это здесь, господа. Тысяча экземпляров уже готова к отправке. Остальные будут напечатаны меньше чем через месяц.

Микеш показывает на половину пачки:

— Через несколько дней придут мои люди, чтобы забрать пять сотен экземпляров и переправить их на побережье. Остальные я возьму прямо сейчас и отвезу их с собой в Милан. Мы рассчитаемся еще до Пасхи.

Ускве прерывает его:

— Оставьте и мне сотню. Мне кажется, я смогу продать их здесь.

Свет лампы подчеркивает классическую средиземноморскую правильность его лица.

— Значит, вы вычтете это из моей доли. Повозка — на улице, можете начать грузить их прямо сейчас.

Мы возвращаемся в элегантно обставленную контору одного из крупнейших еврейских печатников Феррары. Шесть печатных прессов, дюжина страшно занятых рабочих, я зачарованно наблюдаю за синхронным ритмом их движений: заполнить печатную матрицу, закрасить ее чернилами, закрепить бумагу на станке, а потом опустить пресс и плотно прижать его, чтобы буквы отпечатались на бумаге. Немного погодя они уже вновь набирают страницы: одну за другой вставляют буквы в рамку, выуживая их из больших коробок, одним глазом наблюдая за манускриптом, а другим — за кусочками свинца.

В конце цепи — переплетчики, вооружившиеся иголкой, ниткой и рыбным клеем, чтобы придать книгам их окончательный вид.

Микеш подходит ко мне с самым равнодушным видом. Он понижает голос:

— Ускве и его компаньоны публикуют исключительно сочинения по иудаизму. Но для «Благодеяния» было сделано исключение.

Я ухмыляюсь:

— Взаимные одолжения в большой семье…

— Да. И возможно, предчувствие выгодной сделки.

Ускве спрашивает что-то по-испански.

— Да. Можете продолжать работу. Мой брат, Бернардо, там, на улице, я думаю, он позаботится о безопасности груза.

Печатник явно смущен:

— Вот еще какая штука, дон Жуан… — Один взгляд Микеша убеждает его, что можно говорить в моем присутствии. — Недавно ко мне обратились с очень странным заказом. Со двора. Прислать один экземпляр «Благодеяния Христа».

Мы в недоумении переглядываемся, и опять говорит Микеш:

— Герцогиня?

— Нет. Принцесса Рената, француженка. Она интересуется теологией.

Кьявенна. Швейцария.

Два года назад.

Камилло Ренато и его кружок ссыльных. Я привез ему книги из партии Перны, когда впервые приехал в Италию.

Камилло Ренато, он же Лизиа Филено, он же Паоло Риччи. Сицилианец, писатель, доморощенный реформатор-любитель, верящий в предопределение, отрицающий церковные таинства, скандально прославившийся перед всеми и каждым, отметив Последнюю Вечерю торжественным банкетом. Когда я познакомился с ним, он играл роль хозяина, приютив Лелио Социни и других просвещенных ссыльных. Я пробыл там совсем недолго, но вполне достаточно, чтобы узнать, что он объехал всю Европу: в Страсбурге он имел дело с Капитоном, а в Болонье столкнулся с инквизицией. Приговоренный в Ферраре к пожизненному заключению за ересь, он умудрился бежать не без помощи одной благородной придворной дамы. Принцессы Ренаты. Его благодарность была так безгранична, что он принял имя своей спасительницы. Я оборачиваюсь к Ускве: