Кыштымцы - [6]

Борис Евгеньевич расправил ладонями бумажку, которую ему подсунул Дукат. В это время зазвонил телефон. Швейкин снял трубку, приставил осторожно к уху и подул в мембрану.

— Да, Швейкин у телефона! Да, да! Швейкин! Повторите — не понял. Ну-у-у! Надо же… Понял, понял… Просьбы? Есть одна. Оружие нужно, оружие, говорю. Нет, в Кыштыме спокойно, а в окрестных селах кулаки пошаливают. Не без этого. Мало красногвардейцев? Желающие есть, вооружить нечем. Спасибо. Всего доброго!

Мыларщиков ухитрился прочитать, что было написано на бумажке:

«Товарищ Дукат, все граждане просят вас от души оставить Кыштым и нас в покое, и ехать просим на все четыре стороны, а то будете убиты. Жребий пал на меня, я буду вас преследовать, так и знай. Солдат».

Мыларщиков украдкой поглядел на Дуката. Тот спиной заслонил чуть ли не пол-окна, глядел на улицу, руки сомкнул сзади. Они у него нервно подрагивали. Грозятся. Прямо горячка напала на этих пугателей: то Швейкину подкинут бумажку, то Баланцова стращают из-за угла кирпичом ошарашить. Теперь вот Дукату подкинули. Страх нагоняют, а сами боятся. А чего, к примеру, Швейкина стращать? Огонь и воду и медные трубы в придачу прошел.

Борис Евгеньевич разговор закончил. Но вроде бы что-то еще ждал. Отнес трубку на вытянутую руку и смотрит на нее. Но вот очнулся от дум, повесил трубку на никелированный крючок телефонного ящика. Там что-то жалобно звякнуло.

Пробежав бумажку глазами, Борис Евгеньевич возмутился:

— Вот паразиты!

Дукат вздрогнул от того, что Швейкин сказал это так громко, но осведомился спокойно:

— Екатеринбург?

— Да. От новостей — голова кругом. Убит Горелов!

— Горелов Николай Федорович? — подался к Швейкину Дукат.

Мыларщиков расслабленно опустился на табуретку:

— Это где же его?

— Выступал в Соликамске на митинге, — пояснил Борис Евгеньевич. — Какая-то истеричка стреляла в упор. Гроб с телом в Кыштым прибудет послезавтра.

— Может, самим съездить? — спросил Мыларщиков.

— Нет, екатеринбургские товарищи сделают все, но просят организовать встречу.

…Да, стреляют. Где из-за угла, где в упор.

Недавно Михаил Иванович едва убедил Бориса Евгеньевича носить при себе револьвер. Не ровен час — домой возвращается один, в Совете задерживается. Подкараулит какая-нибудь сволочь, и отбиться нечем.

Этого показалось Михаилу Ивановичу — мало. Гуртовались вокруг него заводские ребята, среди них был Кузьма Дайбов. Рослый такой, сапоги ему на особицу шили — никакой размер не подходил. Парень исполнительный и привязчивый. Ему и поручил Михаил Иванович охранять Швейкина, но чтоб тот и не догадывался об этом.

…Борис Евгеньевич позвал Ульяну. Пока она стояла, переминаясь с ноги на ногу, он торопливо записал на бумажке фамилии.

— Будь добра, обеги этих товарищей, чтоб были здесь.

Девушка бесшумно исчезла.

— По поводу угрозы, — повернулся к Дукату. — Без последствий не оставим. Будем пресекать, — и к Михаилу Ивановичу: — Займись. Эту контру надо непременно найти. У тебя получится. Пока твоя печка не горит, помогай. Утвердим на Совете, дадим полномочия — действуй!

— Михаил Иванович — мужик неплохой, спору нет. Но под силу ли ему такое, я бы сказал, деликатное поручение?

— Почему бы и нет?

— Противник у нас хитрый…

— Кого предлагаешь?

— Я, собственно, ничего не имею и против Мыларщикова, однако же…

— Что «однако же»? У нас, дорогой Юлий Александрович, Баланцов заворачивает Верхним заводом. А кто он? Слесарь, еле-еле грамоте научен. Тимонин вон главный в деловом совете. И что? Особая подготовка у него была? Нет. Но партия сказала — и взяли власть в свои руки, теперь учимся управлять. Вот и Михаилу поручим, как ты говоришь, деликатное дело. А я бы добавил: очень опасное. Если, конечно, Михаил согласится. А то ведь опасно, а? — Швейкин обратился к Мыларщикову.

— У нас так говорят — глаза боятся, а руки делают.

— Лучше, чтобы и глаза не боялись, — вставил Дукат примирительно.

— Вот именно — чтобы и глаза не боялись и руки делали, — сказал Швейкин.

Дукат ушел успокоенный, пожелав на прощание:

— Что ж, успеха тебе, Михаил Иванович. В нем я кровно заинтересован, сам понимаешь.

Потом Швейкин доверительно открылся Мыларщикову:

— Сегодня Ичев сказал: трудно первому идти по глубокому снегу. Первым всегда трудно. Нас держат на мушке, в нас стреляют. Из Екатеринбурга просят начать запись добровольцев в Красную Армию. Немцы нацелились на Петроград, вот какие дела. А давно ли ушли добровольцы на войну с Дутовым, под Троицк? И еще новость — Ордынский объявился.

— Смотри-ка ты! — удивился Мыларщиков.

— Не ведаем, что у нас под носом творится. Бывший управитель расхаживает по Верхнему заводу, собирает подписи рабочих, а мы и в ус не дуем. И ведь находятся сердобольные — ставят. Уже десять таких набралось, старичков. До чего живуч дух раболепства! Люди-то боятся возврата старого, не верят в нашу прочность — вот какая тут психология. Займись, Михаил, без промедления. Чтоб духу его в Кыштыме не было!

Мыларщиков заторопился, Швейкин не стал его удерживать. Снова сжало сердце. Горелова убили! Борис Евгеньевич даже застонал — надо же!

Верхний Кыштым делился на несколько районов. Кыштымские большевики во время первой революции в каждый район назначили партийного организатора, подпольного, разумеется. Горелов был организатором на Тютнярском выезде, Швейкин — на Егозе. Организаторы частенько собирались вместе, обговаривали дела — зимой при свете керосиновой лампы во флигеле у Швейкиных, либо у кого другого, а летом собирались в густом сосняке на берегу озера. Даже выезжали на лодках на островок, что сиротел посреди заводского пруда.