Квинтовый круг - [62]

Проводив Соломона Георгиевича, Гоша испытал облегчение.

До вечера он бездельничал.

Телефон не трезвонил, как это бывало в другие дни, в двери никто не ломился. Словно мир забыл о существовании Минина, и Гоша был благодарен миру за это. Он посмотрел телевизор, но это скоро наскучило. Гоша старательно отгонял от себя мысль о случившемся утром, но попробуйте не думать о том, что потрясло вас и было фантастически невероятным. Ну, представьте себе, что вы беседовали с инопланетянином, а теперь стараетесь не вспоминать об этой встрече. Бьюсь об заклад, что у вас ничего не получится. Хотелось поскорее узнать пределы открывшихся возможностей. Гоша повозился на диване, потом приблизился к телевизору и попытался проникнуть за экран, но ничего хорошего из этого не получилось. Становилось очевидным, что возможности были ограничены, возможно, картинами, и, что еще более вероятно, теми картинами, что написал он сам. Но чем больше Гоша Минин думал об этом, тем большие сомнения он испытывал. Возможно, что все это было лишь фантазией, рожденной пьяным воображением. Проверить все это можно было только одним способом.

В двадцать часов десять минут Гоша Минин открыл двери своей мастерской.

Глава 3

В двадцать часов двадцать семь минут он прыгнул в картину.

Здесь было величавое спокойствие. Дул ветерок, пригибая ковыль, светило солнце, под солнцем золотилось бескрайное пшеничное поле. На краю поля застыл рыжий комбайн. Рядом на небольшом пригорке стоял хмурый мужчина в спецовке и, согнув руку козырьком, вглядывался в горизонт, к которому уходила проселочная дорога.

– Э-э… здравствуйте, – выдавил от неожиданности Гоша.

Комбайнера он немного знал. Он сам его рисовал к выставке тысяча девятьсот восемьдесят пятого года. Он прозвал его Иваном Ивановичем, а сама картина называлась «В ожидании запчастей».

Иван Иванович хмуро глянул на него, что-то буркнул себе под нос и снова уставился вдаль.

– Запчасти ждете? – успокаивая рвущееся от восторга дыхание, спросил Минин.

Иван Иванович снова подозрительно посмотрел на него.

– Тебе-то что? – спросил он. – Из района, что ли?

– Да художник я, – сказал Гоша. – Я же вас рисовал, помните?

Иван Иванович вгляделся еще внимательнее и скупо улыбнулся.

– Точно, художник. – И пожаловался: – Третий час этих козлов жду. Поехали на мотоцикле и с концами.

– За запчастями? – снова спросил художник.

Иван Иванович печально засмеялся.

– Где их брать, эти запчасти? «Сельхозтехнику» развалили, управление вообще на ладан дышит. За водкой они поехали, мил человек, за водкой!

И тут где-то вдали затарахтел мотор и показался легонький пыльный смерч, который медленно приближался.

– Едут, – одобрительно сказал Иван Иванович и повернулся к Минину: – Ну, что, художник, присядешь с нами?

Вообще-то в хорошей компании можно было и посидеть. Гоша остался.

И проснулся глухой ночью на диване в своей мастерской. Как он выбрался из картины, Гоша не помнил. Из освещенного прямоугольника картины слышалась пьяная песня. Там светила луна, которая освещала нетронутое пшеничное поле и стоящий на прежнем месте комбайн. Компании не было видно. Наверное, за комбайном укрылись.

Гоша прошел по мастерской, ступая по холодному линолеуму ногами в носках. Хотелось пить. Как-то незаметно Минин оказался рядом с незнакомой ему картиной, мерцавшей зеленоватым цветом. Картина явно была не из его мастерской. Он осторожно заглянул в нее и увидел страшного зеленоватого вурдалака, который ответно глянул на него с интересом и ожиданием. Гоша почувствовал сухость во рту и слабость в ногах, захотелось броситься на диван и прикрыться подушкой. Но диван был далеко, а подушки на нем и вовсе не было.

– Мня… – растерянно сказал художник.

И понял, что смотрится в зеркало.

Вот так люди и рождаются во второй раз – с облегчением и обретением душевного равновесия.

Рядом с зеркалом висела еще одна картина Минина. Из нее слышался задорный смех и плеск воды. В картине купались женщины. Купались и разговаривали между собой.

– А я тебе так скажу, – окая, сказала одна из купальщиц. – Путанить – тоже работа, причем высокооплачиваемая. Зря ты Зойку хаешь. Ты на себя посмотри – баба красивая, а ведь сохнешь, вянешь и пропадаешь в нашей Бурчаловке. А Зойка молодец, она и денежки заработает, и натрахается в свое удовольствие. А ты будешь горбиться да бумажную пыль глотать в своей библиотеке за семьсот рэ.

Минин вспомнил картину. «Старшеклассницы на пруду» она называлась. Нет, местечко было отличное, композиционно выстроенное, и вода в пруду, наверное, теплая. Но лезть в картину сейчас, с бодуна и неодетым, он не рискнул, хотя старшеклассницы, которых он, помнится, писал невинными девицами, речи вели скабрезные и соблазнительные.

Гоша подошел к перевернутой картине и прислушался. Тихо. Он осторожно перевернул картину красками наружу. На холсте цвели маки. Все было, как обычно. Впрочем, не совсем. Следов тяжелых ботинок на лугу он не рисовал. Здоровяки подходили сюда. Быть может, они даже заглядывали в мастерскую.

Он снова повернул картину холстом к стене, дошел до дивана, присел и закурил. Чудеса, как ни странно, работали. Вот только старшеклассницы на пруду… Сам Гоша рисовал чистых деревенских девочек, он и не подозревал, что у них могут быть такие мысли.