Квартира в Париже - [15]

– Софи.

Теперь я пожалела, что сказала ему. Это было слишком неформально, слишком интимно.

– Пожалуй, возьму его. – Я протянула руки к собаке. От Бенуа разило бензином и мужским потом. Пришлось держать его на небольшом расстоянии от своего тела. – Консьержка этого не оценит, – добавила я, кивая на мопеды у будки. – Она их ненавидит.

Мне хотелось показаться стервой, но выглядело это так, будто матрона, отчитывает маленького мальчика.

– Ясно, – сказал он. – Спасибо за совет. Мне придется задобрить ее, расположить к себе.

Я уставилась на него. С какой стати ему понадобилось это делать?

– Что ж, удачи тебе, – сказал Ник. – Ей никто не нравится.

– А, – протянул он. – Но я люблю сложности. Думаю, мне удастся завоевать ее расположение.

– Тогда берегись, – усмехнулся Ник. – Не уверен, что тебе захочется с ней связываться. У нее талант появляться из-за угла внезапно, когда совсем не ждешь.

Мне была не по душе эта затея. Консьержка с ее бдительным взглядом, с ее вездесущестью. Что она может выкинуть, если он попытается ее задобрить?

Когда Жак вернулся домой, я сказала ему, что познакомилась с новым жильцом на третьем этаже. Он нахмурился и указал на скулу.

– У тебя там грязь. – Я потерла щеку – должно быть, не заметила. Мне казалось, я была так аккуратна.

– И что же ты думаешь о нашем новом соседе?

– Он мне не нравится.

Жак вздернул брови.

– Я думал, он показался тебя интересным. Что тебе не нравится?

– Он слишком… обаятельный. – Это его очарование. Бряцал им как оружием.

Жак нахмурился; он не понимал. Мой муж умный человек, но чересчур высокомерный. Привык все делать по-своему, контролировать. Я никогда не достигала таких высот высокомерия. И никогда не была достаточно уверена в своем положении, чтобы всегда оставаться настолько самодовольной.

– Что ж, – сказал он. – Нам придется пригласить его на бокал вина.

Мне не понравилось, как это прозвучало: пригласить его в наш дом.

* * *

Первая записка пришла две недели назад:

Я знаю, кто вы, мадам Софи Менье. Я знаю, кто вы на самом деле. Если не хотите, чтобы об этом узнал еще кто-то, предлагаю вам оставить 2000 евро купюрами по 100 евро под расшатанной ступенькой перед воротами.

«Мадам»: отвратительный образец фальшивой вежливости. Намеренно насмешливый тон. Почтового штемпеля не было; принесли сами. Мой шантажист хорошо знал дом, ему было известно о расшатанной ступеньке.

Я не сказала Жаку. Во-первых, я знала, что он откажется платить. Люди с большими деньгами чаще всего скупы. Я же боялась не заплатить. Сразу же достала свою шкатулку с драгоценностями. Рассматривала брошь с желтым сапфиром, которую Жак подарил мне на вторую годовщину, заколки для волос с нефритом и бриллиантами, подаренные им на прошлое Рождество. В итоге выбрала изумрудный браслет, это был самый безопасный вариант, Жак никогда не просил надеть его. Я отнесла его в ломбард, в местечко в пригороде, в окрестностях периферийной кольцевой дороги. Мир вдали от парижских открыток и туристических грез. Пришлось пойти туда, где меня никто бы не узнал. Этот человек понимал, что я не в своей стихии. Думаю, он почувствовал мой страх. Он и не подозревал, что это было связано не столько с ужасом перед соседями, сколько с ужасом от того, что я оказалась в такой ситуации. Унизительной ситуации.

Я выручила за браслет приличную сумму – хотя получить я должна была больше. Двадцать банкнот по 200 евро. Деньги казались грязными: пот чужих рук, вьевшаяся грязь. Я сунула пачку банкнот в толстый конверт, там, на фоне тонкой кремовой открытки, они выглядели еще грязнее.

Как будто это каким-то образом сделало факт передачи денег не таким ужасным, менее унизительным. Я оставила его, как было указано, под шаткой ступенькой перед воротами дома.

На время я покрыла свои долги.

– Возможно, теперь вы захотите вернуться на третий этаж, – говорю я странной неряшливой девушке. Его сестра. В это верится с трудом. На самом деле, трудно представить, что у него вообще было детство, семья. Он казался таким… сдержанным. Как будто пришел в этот в мир уже взрослым.

– Я не расслышала вашего имени, – говорит она.

Я и не представлялась.

– Софи Менье, – произношу я. – Мы с моим мужем Жаком живем в пентхаусе на этом этаже.

– Если вы в пентхаусе, то что там наверху? – Она указывает на деревянную лестницу.

– Вход в chambre de bonne – комнату прислуги – под крышей дома. Я киваю в сторону лестницы. – Но я уверена, что вам это не нужно.

Она понимает намек. Она должна пройти прямо мимо меня, чтобы спуститься обратно. Я ни на сантиметр не сдвигаюсь с места, когда она проходит мимо. Только когда у меня начинает ныть челюсть, я понимаю, как сильно стиснула зубы.

ДЖЕСС

Я закрываю за собой дверь квартиры и вспоминаю, как Софи Менье только что посмотрела на меня: как будто я была чем-то, что она нашла на подошве своей туфли. Может, она и француженка, но я знаю женщин такого типа. Блестящие черные волосы, шелковый шарф, люксовая сумка. То, как она подчеркнула слово «пентхаус». Она сноб. Для меня это не в новинку – когда на тебя смотрят как на мусор. Но я почувствовала что-то еще. Возможно, враждебность, когда я упомянула Бена.