Квартира № 41 - [21]

Кузьмич замолчал. Зло, напряженно. Сквозь зубы процедил:

— Митька Сологуб, Серега Старый, Паша Колесо, близнецы Электроники, Верка Щекотуха, Игнат Москвич — золотые всё мужики… ну Верка, понятно, баба — но какая! Сокровище, а не баба. Боевая! Кремень! Лучше любого из нас метро знала, на такие станции забредала, что на картах и не значатся. Всех пожрал паучина… самых достойных сталкеров. Ты знаешь, какие это были ребята?! Любой спину прикроет, из беды вытащит, а если надо — и жизнь отдаст, себя не пожалеет. Светлые люди, чистые души… настоящий деликатес для каннибала.

И уже не сдерживаясь, в голос, в крик — прорычал:

— Друзья все там! Все до одного! А я здесь! Живой! Потому что трус! И душа тьмой пропитана, грехами тяжкими… Но ничего, Сережка, ничего. Я вернусь туда. Очищу душу — молитвами, добрыми делами, раскаянием — и вернусь… Мне уже не страшно… страшно жить вот так… а умирать оно легко. Когда за родных своих, товарищей боевых и верных…

Голос сталкера задрожал, надорвался.

Баба Катя вжалась в стенку. Её изумленный взгляд ни на миг не оставлял понурившего, опустившего голову Кузьмича. Хотела что-то сказать, но лишь вздохнула тяжело и безвольно осела на стул.

Корнет в задумчивости почесал переносицу, нахмурился и ровным, ничего не выражающим голосом, спросил:

— Геологическая — это и есть ГЕО?

Кузьмич, не поднимая головы, кивнул:

— Так её никто не называет, обычно Логовом кличут. Однако на входе станции сколота часть букв в названии, целыми остались только первые три. ГЕО.

* * *

Я умею видеть небо. Сквозь многокилометровый слой радиоактивной пыли, сквозь смерть и забвение. Люди изуродовали и тебя… Синевы больше нет, только серое безмолвие, немой крик и бесконечный укор. Тебя содрали с лица Земли и бросили сгорать в одиночестве — под лучами безразличного Солнца. Осиротевшее небо…

Звонкий, неосторожный стук железа о железо. Сдавленное чертыханье. Они прячутся в темноте, не включают фонарей. Спотыкаются о рельсы и шпалы, продираются чрез собственный страх. Трое. Мужчина, женщина и… ребенок. Маленькая девочка. Живые в мертвом царстве ГЕО. Незваные гости.

ОН — пылает алчностью — его влекут сокровища Ботанической; и ужасом — его страшит Хозяин. ОНА — безвольная, тусклая… ДЕВОЧКА — робкий, дрожащий свет, надежда и ожидание. Три огонька в черноте тоннеля.

Я озаряю станцию аварийным освещением. Глупые прятки закончены.

ОН кричит, захлебывается. «Хозяин, Хозяин проснулся». Если бы Хозяин умел спать…

ОН знал, что за переход придется заплатить, надеялся, что сможет проскочить, но всё равно знал… Давно разлюбленная жена и дочка, которая в тягость — вот, что ты приготовил мне в жертву? Скинуть с себя бремя нелюбви — это ты называешь платой? Ты заплатишь… я осуществлю твою мечту — дарую дорогу через ГЕО. К Бажовской.

ОНА. Она пойдет с НИМ. Это тоже плата — за безразличие. К себе и к той, что ты подарила жизнь.

Они убегают. Двое взрослых, бросающих дитя на темном полустанке. ДЕВОЧКА плачет, зовет родителей. Но у неё своя дорога, свой путь. Путь принесенных в жертву.

* * *

Снаружи послышались громкие старушечьи причитания, сдобренные довольно «перчеными» словечками, потом резкий барабанный бой в дверь: «Батюшка, открой, пусти грешницу».

Комендант и священник переглянулись, оторопев от подобно напора.

Не дожидаясь разрешения, в комнату влетела баба Катя, медсестра из госпиталя и заголосила:

- Константин Михайлович, отец Павел, что же это такое творится, Господи?! Кузьмич — хрыч полоумный, недоумок проклятый, надоумил Сереженку нашего, больного дитятку, переться куды-то! Да как же это, его ведь силой не удержишь! Сам на ногах еле стоит, а меня старую слушать не желает — «надо мне, баба Катя». Вразумите бедненького, не пущайте…

Первым в себя пришел комендант:

— Катерина Генриховна, взрослый человек, а тараторишь как дитя малое… и влетаешь как ураган, только честных людей пугаешь. Непонятно ж ничего.

В ответ медсестра только замахала руками, громко заохала «Беда, беда», схватила вконец растерявшегося священника и бесцеремонно потащила в сторону больницы.

Следом засеменил Ивашов, не знающий — гневаться ему или смеяться.

* * *

Странная тройка — вопящая одними междометья пожилая женщина, священник с безумным взглядом и смущенный комендант — пугая врачей, вломилась в госпиталь.

Корнет был найден в своей палате. «Слава Богу, не успел убёгнуть».

Когда нежданные посетители шумно вломились в палату, Сергей, придерживаясь за кровать, тяжело, неверными движениями натягивал плотную куртку.

«Вот, посмотрите на голубчика, полюбуйтесь!»

Комендант расширенными глазами уставился на Корнета, затем резко перевел взгляд на отца Павла. Священник, нервно кусая губы, тоже искоса поглядывал на Михалыча.

— Сережа, что случилось? — наконец выдавил из себя Ивашов.

Корнет вымученно улыбнулся:

— Хорошо, что вы… Так бы и ушел в самоволку… без разрешения и благословения.

Комендант и священник переглянулись. Константин Михайлович выразительно потер подбородок, в задумчивости крякнул. И через несколько секунд решительно выставил медсестру:

— Екатерина Генриховна, у нас тут мужские беседы, будь добра…