Квартет - [24]

— Прости, а?

— Прощаю. — Я была на грани срыва.

Через некоторое время она подходила снова и тянула за полу халата.

— Ну прости!

— Старая, пошла прочь, — огрызалась я.

— Иди, иди, милая, — увещевала старуху дежурная медсестра. — Халат-то застегни, чего ходишь растрепой.

— Виновата я перед нею, — плача, тыкала пальцем в меня старуха. — А она злая. Простить не хочет.

— Ну, уживаетесь? — спросил Баркаял, являясь в очередной раз.

Старуха жалась от него к батарее. Заслонялась схваченной с тумбочки книжкой — альбомом репродукций Врубеля.

— Чего испугалась? — недоуменно глядела в пустой угол медсестра.

А я обратилась к Баркаялу:

— Ну, и зачем ты ее сюда?

— Это она вас сюда.

Я пожала плечами:

— Я здесь давно. А с ней даже знакома не была.

Старуха дрожала крупной дрожью, уставившись на нас.

Баркаял назидательно начал:

— Все произошедшее, происходящее сейчас и только могущее произойти — все это с успехом умещается в один момент. Кто может предсказать прошлое? Спрогнозировать настоящее? Осознать, случилось что раньше или позже? И относительно чего. И случилось ли.

— Стоп, стоп, — закрыла я уши руками. — Для связных стихов необходимо, чтобы одно слово шло за другим. А ты хочешь все смешать в окрошку случайных букв.

— Каждый воспринимает в доступной ему системе знаков. Почем знать, может, то, что кажется вам набором несвязанных букв, и есть подлинное стихотворение. А то, что вы почитаете венцом человеческого гения, — банальная и унылая пошлятина.

Я потрясла головой:

— Но старуха-то чем виновата? Может, ты скажешь, что мой случайный поступок должен так на ней отразиться?

— Вы правы, как всегда, — шаркнул ногой Баркаял. — Но, как всегда, лишь наполовину. Она сама сюда напросилась. Если королевне хочется погрязнуть в темноте, упрекнет ли она в этом подданную? Человек в состоянии сделаться нищим из нищих или королем королей — по праву рождения он имеет все шансы. Выбор за вами.

— Отразится ли на ней, если, предположим, я отсюда уйду? — полюбопытствовала я.

— Она уйдет тоже.

— Со мной?

— С собой, — поправил Баркаял. — Здесь она, конечно, умрет. Но уверяю вас, она не стремится здесь жить. Ей нужно только, чтобы вы простили ее.

— Но за что? Чем она провинилась передо мной? — закричала я. — Чем? И как, наконец, мне простить ее?

Медсестра подошла ко мне, заботливо обхватила за талию, увела в палату, приговаривая:

— Тихо, тихо. Ну, сейчас все будет спокойненько.

В двери палаты я обернулась на Баркаяла. Он смотрел мне вслед взглядом, в котором не было ни намека на ответ.

На той черной поляне стоял терем бревенчатый, без единого гвоздя сложенный.

— Тут, тут и живет бабушкин братец, — обрадовалась Ингигерда. — Испокон века его дедина-вотчина.

Поднялись путники на крутое крыльцо, постучали. Тронул Баркаял тяжелую дверь дубовую. Не поддалась она — петли заржавели. Поднатужился, толкнул дверь — со страшным скрипом раскрылася.

Вошли в горницу притихшие, хмурые. Нежилой дух. Понизу погребной сыростью тянет.

— Есть кто живой? — проорал дежурное кот Василий.

Ответом — та же дежурная тишина.

Ингигерда шепнула что-то своей вороне. Та снялась, покружила, влетела в прореху между бревен. Неведомо, что увидела Ингигерда оттуда, сверху, вороньими глазами, а только проговорила:

— Помер, стало быть, здешний хозяин.

— Так он же бессмертный? — удивился кот.

— Дожили. Бессмертным ни на Земле, ни в иных мирах не осталось места, — горько усмехнулся Лукоморьев. — Отчего ж помер дедка?

— А кто знает? — отвечала Ингигерда. — От жизни, должно быть.

— Может, его какой богатырь завалил? — предположил кот.

— Это какой богатырь?

— Ну, Дункан МакЛауд.

— Не родился еще такой Дункан, чтоб с нашим Кощеем справиться.

— Патриотка квасная, — хихикнул клон.

— Так и уйдем ни с чем?

— Стойте. Я знаю, у Кощея блюдечко было, — оживился кот, — а по нему яблочко наливное каталося. Если бы его найти, спросить, что с девицей. Перерыть здесь все.

— Не обидится хозяин-то? — с сомнением спросил Баркаял.

— А чего ему обижаться, — обернулся кот Василий. — Фараоны не обижались, когда их пирамиды разоряли.

— Ты прости нас, хозяин, — все же сказал в потолок Баркаял. — Шли мы к тебе за советом. Нужно нам царевну найти.

За таким ласковым словом появилось на столе блюдце, а на нем яблочко.

Ой ты, яблочко, ой ты, сочное,

Бок твой красненек, другой желтенек,

Светом солнечным наливаешься,

Чистым дождиком умываешься,

Послужи теперича, милое,

Расскажи, о чем попрошу тебя…

Покатилось яблочко по тарелочке вслед за голосом Ингигерды.

Расскажи ты, где королевишна,

То ли спит она непробудным сном,

То ли в речке она русалкою —

Водяному царю потешница,

У лесного ль царя-хозяина

Во сосновом бору прислужница…

Отразились на дне тарелочки не холодные водяные струи, не свечи сосен. Отразилась каменная церковь, созданная самим временем, — скала, а в скале пещера…

А в конце дороги той…

Сегодня мой утренний мозг напрочь отказывался верить в существование чертовщины.

«Хватит, — твердо сказала одна моя часть. — Достаточно с тебя этих сказок и выдумок. Надо жить в действительном мире, только в нем можно реализовать себя».

Моя вторая часть, испуганная этим внезапным прозрением, что-то залепетала в свое оправдание, но, устыдившись, смолкла. В голове мелькнула невнятная фраза из учебника по психологии: «Человеческое сознание характеризуется тем, что в первую очередь диалогично». Чем оно характеризуется во вторую очередь, осталось неясным.