Квантовый возраст - [82]
Летом 1941 г. началась эвакуация всех ОКБ и их заводов. Туполевское КБ эвакуировалось в Омск. Незадолго до эвакуации в КОСОСе появился Королев. Никаких пространных рассказов от него не слышали. Иногда он бросал короткие фразы.
За ним была мерзлая земля Колымы («золотишко копал»), были потерянные зубы после цинги, головные боли после удара по голове и рана, которая с трудом заживала. Было единоборство с паханом («вор в законе — это личность!»), и был утонувший без него кораблик, на который его везли для отправки в Москву и опоздали («везучий я»). По общему мнению, среди обитателей «золотой клетки» больше всех лиха хлебнул, пожалуй, Королев. И все это за ракетную технику, которая была одобрена Тухачевским, за которую расстреляли Клейменова и Лангемака, за которую сидел Глушко. И первым же рапортом Королева, только что вернувшегося с Колымы, тюремному начальству был рапорт о необходимости развертывать ракетные исследования.
Освободив Королева от сборочного цеха, Туполев дал ему возможность делать в КБ расчеты по ракетному двигателю. В это время Королев тесно общался с Румером, со Сциллардом, с другими физиками и математиками. Это авиационники говорят «делать расчеты», своего рода жаргон, а была это самая настоящая наука. Юрий Борисович рассказывал, что, когда он был уже в ссылке и мог много заниматься наукой, он сделал несколько работ, навеянных дискуссиями с Королевым. Из этих работ он называл опубликованную в 1949 г. в ДАН (Доклады Академии наук) статью «Кольцеобразный турбулентный источник», затем работы «Задача о затопленной струе» (1952), «Конвективная диффузия в затопленной струе» (1953) и др.
В 1943 г. произошел возврат к ракетной технике. Известно, что сообщение Верховному Главнокомандующему о «ФАУ» сыграло в этом не последнюю роль. Королева перевели в Казань. И уже шла в застенках работа по ракетному двигателю, уже была сделана опытная установка и поставлена на Пе-2, и в качестве борт-инженера проводил ее испытание в полете Королев сам, а на воле все еще называли ракетную технику пиротехникой. Все еще (1945 год!) появлялись статьи в центральных газетах известных авиаконструкторов о вреде ракетной техники.
В 1943 г. были у авиационников большие успехи и был «Большой Выпуск» — освободили Туполева и почти весь списочный состав его КБ. К этому времени ОКБ в Омске, которое существенно выросло по сравнению с тем, каким оно было в Москве, разделилось на несколько самостоятельных КБ. В одном из них, которое называлось ОКБ-4, главным конструктором был Роберт Бартини. Проекты Бартини, как совершенно новые, требовали участия академических ученых, и к нему попали Румер, Сциллард, Вальтер. Попросился в КБ Бартини и Махоткин. Возвращались в Москву с небольшими интервалами почти все вместе. Туполевское КБ вернулось на улицу Радио. Никаких следов от решеток и арестантских коек в здании не осталось. Это КБ было уже вольным.
Конструкторское бюро Бартини поместили на территории Ростокино в Москве. В 1946 г. его перевели в другой город.
Глава 15. Профессор Учительского института
Переброшенное в 1946 г. на новый завод ОКБ Бартини получило новое назначение и содержало в себе 126 арестантов. В одном цехе завода арестанты жили, в другом цехе работали. Перемещаться по территории завода они могли только в сопровождении «тягача». Раз в неделю их возили в городскую баню. Нелегкий послевоенный быт сказывался и на арестантах. Они голодали. Но именно здесь встретил Юрий Борисович свою судьбу.
«Как это было? — повторяет вопрос Ольга Кузьминична. — Просто. Я тогда собралась замуж. Жених мой, Иван, работал на соседнем заводе и ближе к свадьбе стал уговаривать меня перейти работать на их завод. У нас, мол, платят больше. Мне это было не по душе, но, думаю, ладно, уступлю. Пошла к начальнику цеха с заявлением. Он прочитал, нахмурился:
— Ты что же, не Кузьмова дочка? Почему работу меняешь?
— Да я замуж выхожу, а там вроде платят больше.
— Ну, если тебе надо, чтобы больше платили, оставайся. Новое КБ у нас появилось, могу тебя определить туда к одному профессору.
Шутит, думаю, какие тут у нас профессора, да и вообще, они только в книжках бывают, но согласилась. И вот, привели меня в стеклянную комнату и подвели к письменному столу, за которым сидел человек спиной ко мне. Он повернулся. Я никогда не видела таких блестящих черных глаз. И стал вставать. Он все вставал и вставал и не кончался, таким длинным он мне показался. Потом протянул руку и улыбнулся: „Юрий Борисович“. — „Ольга!“ — выпалила я и схватила его руку и чувствую, что не могу ее отпустить, чувствую, что щеки мои пылают, а руку эту отпустить не могу. Вот так и держу ее 40 лет».
В годовщину смерти Юрия Борисовича Институт ядерной физики в Академгородке устроил семинар памяти Румера. На семинар были приглашены бывшие ученики и друзья Юрия Борисовича. Многие приехали; кто не смог, прислали телеграммы или письма. Из Казани пришло очень теплое письмо и несколько страничек воспоминаний о Юрии Борисовиче. Писал Махмуд Мубаракшеевич Зарипов.
«В начале весны 1946 г. я был направлен на работу в авиационное конструкторское бюро Главного конструктора Бартини Роберта Людвиговича. Там меня определили в бригаду вибраций самолета, начальником которой был профессор Румер Юрий Борисович. В Казанском университете, физико-математический факультет которого я окончил, имя Румера было хорошо известно: наши учителя горячо рекомендовали студентам монографию Ю. Б. Румера „Введение в волновую механику“ и книгу Блеквуда и Хетчинсона „Очерки по физике атома“, переведенную Фейнбергом, под редакцией Ю. Б. Румера. Зная, что Ю. Б. Румер — один из крупнейших физиков СССР, я предстал перед ним не без робости. Юрий Борисович расспросил меня обо всем, что касается анкетных и биографических данных. Далее он интересовался, у кого и чему я учился. Моими ответами на вопросы, касающиеся знаний по физике, он остался, кажется, не совсем довольным. Потом он объяснил мне мои обязанности как инженера бригады.
