Квантовый возраст - [77]
Кроме ведущих авиационников, здесь собрали физиков, математиков, специалистов других областей, от которых мог быть прок. Так попали сюда и чистый физик-теоретик, участник семинара Эренфеста в Петрограде Юрий Александрович Крутков, Петр Александрович Вальтер, математик, Карл Сциллард, венгерский математик, Александр Иванович Некрасов, механик и гидродинамик, Роберт Бартини, авиаконструктор, в равной степени считавший себя физиком и математиком, и Румер Юрий Борисович. Все они были близкими друзьями. Юрий Борисович был среди них самый молодой. Александр Иванович Некрасов, член-корреспондент с 1932 г., пострадавший как американский шпион (его арестовали сразу по возвращении из Соединенных Штатов, где он был в командировке, попал там под машину и пробыл некоторое время в больнице), был в момент ареста заместителем начальника ЦАГИ. С ним и начал работу Юрий Борисович в КОСОСе. В 1945 г. вышла в Гостехтеориздате монография Некрасова и Румера «Теория крыла в нестационарном потоке». В 1952 г. Некрасов получил за эти работы Сталинскую премию. Румер в премии не фигурировал, он в это время был еще бесправным. Но Александр Иванович написал Румеру о премии и просил разрешения прислать ему часть денег, подчеркивая при этом «причитающуюся Вам», но Румер отказался.
Крутков и Петр Александрович Вальтер были членкорами «одного помета» (выражение Пруткова) — избрания 1933 г. Того же «помета» был Туполев. Крутков был одним из немногих, кто в заключении изменился. Время от времени он становился прежним — веселым и остроумным, почти беспечным, но ненадолго. Как и все, он работал очень много. Его глубоко посаженные глаза под огромным тяжелым лбом, казалось, ушли еще дальше. Он реже всех ходил гулять в «обезьянник». «Я никогда не любил Москву, — говорил он, — а уж когда она за решеткой, то совсем тошно по ней гулять». А как любил Москву Румер! Его-то тянуло на крышу «погулять по Москве», как говорил Крутков. Он только пытался удержать себя от западного края крыши. Оттуда, с западной стороны, видна была вся Маросейка, церковь Косьмы и Дамиана и те самые угодья лютеранской церкви, которые располагались напротив доходного дома Егоровых, где он родился и вырос.
С Вальтером Юрий Борисович начиная с КОСОСа прошел вместе практически все годы заключения. При нем, еще в заключении, Вальтер умер. Это случилось в 1947 г. Петр Александрович Вальтер умер от истощения, тогда они все были на грани, голодной смерти.
Четвертый Спецотдел НКВД, на арестантском языке «золотая клетка» или «шарашка», который Берия устроил в КОСОСе и курировал лично, состоял из трех конструкторских бюро с главными конструкторами Туполевым, Мясищевым и Петляковым. Потом появилось еще четвертое КБ — Томашевича. Здесь проектировались туполевский пикирующий бомбардировщик, знаменитая петляковская «сотка», переделанная в Пе-2, дальний бомбардировщик Мясищева.
Еще в 20-е годы, когда Туполев выхлопотал в Моссовете здоровый кусок территории и начал с постройки грандиозного по тем временам двухэтажного здания опытного завода ЦАГИ, потом построил корпус, где размещались аэродинамические трубы и башня с ветровой лабораторией, стало очевидно, что конструкторское бюро надо укрупнять. Программа Туполева была простой.
«Самолеты нужны стране, как черный хлеб. Можно предлагать пралине, торты, пирожные, но незачем, нет ингредиентов, из которых они делаются. Следовательно: а) нужно выработать доктрину использования авиации, основанную на проектах реально возможных машин; б) на базе уже освоенной технологии и производственных возможностей создать машины, пригодные для крупносерийного производства; …необходимо всемерно развивать технологию опытного самолетостроения…
В условиях СССР карликовые КБ, пусть и с талантливыми конструкторами во главе, многого достичь не смогут, не хватит пороху, чтобы пробиться сквозь бюрократические препоны. Нужны мощные организации по типу КОСОС, которых достаточно две, максимум три» [49, № 5, с. 41].
И Туполев построил восьмиэтажное здание КОСОСа. За ним он построил огромное здание для нового завода ЗОК (завод опытных конструкций). Дальше со свойственным ему размахом он стал насаждать новые здания, пока не аннексировал всю свободную территорию, уходящую в сторону от разрешенной ему Моссоветом. Но даже Туполев, с его фантастической интуицией, не мог предвидеть, что весь этот грандиозный комплекс, при строительстве которого он много раз рисковал головой, окажется наиболее подходящим для спецтюрьмы.
Рассказывает Леонид Львович Кербер, «сиделец» Туполева по шарашке, впоследствии его заместитель по оборудованию самолетов:
«Я попал в ЦКБ-29 из-под архангельских лагерей, где около восьми месяцев валил лес. А перед этим была тюрьма, около года; сначала были Бутырки, потом небольшая экскурсия в Лефортово — в жуткие лефортовские кошмары. Из лагеря меня увозили одного, взяли, как полагается к этапу: „Собирайтесь с вещами!“ Везли в переполненном столыпинском вагоне. Именно здесь, в этом вагоне, в „моем купе“, я встретил Юрия Борисовича Румера и Юрия Александровича Круткова. В Вологде поезд остановился, и к нам ввели двух арестованных. Первым вошел человек высокого роста, с красивым, мужественным профилем, на нем очки, одно стекло отсутствует, а второе на месте. На голове у него странное меховое сооружение. А сам он одет в телогрейку, а сверху телогрейки чехол от матраса. За ним стоял другой человек, меньшего роста, но тоже с каким-то очень заметным лицом, бросающимся в глаза, который оказался Юрием Александровичем Крутковым. Таким образом, в камеру, в которой я ехал, посадили Румера и Круткова. Я долго вспоминал, где и когда я впервые увидал Юрия Борисовича, и не мог вспомнить. Мы жили тогда в другом измерении, в мире нереальном, в ненастоящем. Настоящими были только пайка хлеба и козья ножка. И вот, постепенно, как проявляешь пленку или пластинку, качаешь ванночку с проявителем, качаешь и видишь, как постепенно начинает вылезать оттуда изображение. Так и здесь, в сознании постепенно проявилась вот эта сцена. Мы много разговаривали тогда. Всегда, когда встречаешь в таких условиях человека из той прослойки, к которой принадлежишь сам, то это такое счастье. Одно уже это — просто счастье, и находится сейчас же бесконечное количество тем для разговоров. Так мы ехали до самой Москвы, совершенно не подозревая, куда мы едем и зачем. Я знал только, что их везли из Мариинско-Каннских лагерей. В Москве, в Бутырке, мы разошлись, потому что одно из тюремных правил состояло в том, что всякие встречи в пути не должны продолжаться в месте прибытия. И нас разогнали по разным камерам. А затем уже, позднее, может быть, в марте или в апреле 39-го, мы встретились в ЦКБ-29 на улице Радио. И мы уж встретились, как родственники, обнимаясь и лобызаясь».
