Квантовая теория недопоцелуев - [21]

– Нет, – говорит кто-то.

– Потому это и называют запутанностью, – отвечает профессор Льюис. – Что-нибудь еще?

– А эффект наблюдения за котом Шрёдингера тоже? – спрашиваю я.

– Да, знаменитый пример. Можете разъяснить?

– Кот в ящике с капсулой яда, которая среагирует на распад радиоактивной частицы. Пока никто не ведет наблюдение, частица и распалась, и не распалась, и кот одновременно и жив, и мертв. Но как только кто-то заглянет в ящик – прощай, котик.

– Пессимистическое настроение с утра, мистер Кович? Он точно так же может быть и жив. Смысл в том, что частица находится в суперпозиции – распавшаяся и нераспавшаяся одновременно, – пока не проведены наблюдения, – говорит профессор Льюис. – Приведем еще один пример, прежде чем перейти к обсуждениям.

– Призрачное дальнодействие, – говорит Эви.

– Вы же знаете, что он был… – начинает профессор Льюис.

– Саркастичен, да, – перебивает его Эви. Чем загадочнее тема, тем увереннее она, и я здесь ради этого. – Эйнштейна это могло не волновать, но эксперименты показывают, что это правда. Две частицы могут быть настолько спутанными, что их связь никак не отменить. И до конца их бытия, как бы далеко они ни были друг от друга, происходящее с одной будет влиять на другую.

Я изучаю тыльную сторону ее шеи, разглядывая завитки волос, выбившиеся из хвостика. Спутанные. Профессор Льюис терпеть не может, когда мы используем физические концепции для социальных метафор, но этой я очарован. Мне нравится идея запутанности – не того, что объединяет вас физически, но того, что навеки изменяет твою суть и твои действия.

«До конца нашего бытия, Эви».

– Я знаю, что вчерашнее домашнее задание казалось несколько нестандартным, но на какой-то момент это были выдающиеся идеи в мировой физике. Попробуем обсудить малыми группами, попытайтесь осознать многомировую интерпретацию. А команда мечты может остаться вместе. – Он указывает на Лео, Дэвида, Эви и меня. – Я хочу услышать, что думают все остальные.

Урашеньки. Я в команде мечты.

– Суть в том, – говорит Дэвид, когда мы сдвигаем наши столы вместе, – что в мультивселенной для каждого нашего возможного решения есть отдельная вселенная – квантовая или какая-то еще?

– Вроде того, – хором говорят Эви и Лео. Они улыбаются друг другу; такой коллективный разум им явно нравится. Лео уступает слово Эви.

Она говорит:

– В многомирье частицы не выходят из суперпозиции из-за наблюдения. Оба результата происходят одновременно, но в разных вселенных. Есть два кота: один мертв, другой жив. Каждый раз, когда сделан выбор, линия времени ветвится, создавая новую вселенную, так что количество тебя в мультивселенной все время растет по экспоненте.

– Терпеть этого не могу, – говорю я.

– Математика чище, чем теория, – говорит она. – А плюс в том, что тебе не стоит сильно переживать из-за своих решений, потому что ты знаешь, что где-то в другом месте другой ты делает тот выбор, который ты отложил в долгий ящик.

Я пристально смотрю на нее, думая, что если это правда, то в какой-то другой вселенной другой Калеб должен был поцеловать Эви все те пятнадцать раз, когда я решил этого не делать.

– Может, это и не худшая теория на свете, – говорю я.

ЭВИ

На перемене между физикой и гуманитаркой я позволяю Лео увлечь меня в пустынный коридор, а не иду за Калебом в рекреацию.

– Что это значит? – спрашиваю я. Хотя, кажется, знаю.

– Я тут еще новичок. Подумал, ты устроишь мне экскурсию.

Я оглядываюсь вокруг. Не совсем уверена, где мы.

– Кажется, это кабинет иностранных языков. – Я указываю куда-то в направлении класса. – Испанский?

– Французский, – улыбается он. – А ты разве не выбирала язык?

– Я два года учила латынь. Нас было всего пятеро, так что мы собирались в библиотеке. Я выбрала ее, потому что учитель обещал, что нам не придется разговаривать.

Лео останавливается и нежно прижимает меня спиной к стене.

– Эви?

– Да? – шепчу я.

– Обещаю, тебе не придется разговаривать.

В целом целоваться мне нравится больше, чем я ожидала. Слюней не так много, как мне представлялось, и кажется, что я лечу. Это тоже нормально.

Учитывая все происходящее, мне сложно следить за беседами на обоих уроках по гуманитарке, хотя я не считаю, что в этом целиком моя вина. На религии вроде бы говорили о пище, которая упоминалась в Библии (зачем?), а на английском – о символизме чудовищ и фей (зачем? зачем?). Мне сложно поверить, что по этим предметам надо будет сдавать промежуточные экзамены.

Придя на обед, Лео приподнимает мое лицо за подбородок и целует в нос в знак приветствия. Это уже чересчур, и я пытаюсь понять, как вежливо выказать свое неодобрение, когда Калеб говорит:

– Вы могли бы ограничиться уровнем милоты хомячка, который ест попкорн?

– Можно попробовать, но что-то оптимизм мне отказывает, – говорит Лео, наматывая мой локон себе на палец. Я мягко убираю его руку. Не надо так делать здесь, на виду у Бекс и Калеба.

Лео переводит взгляд с меня на Калеба и обратно.

– Эви сказала, что ты не против.

– Ну да, – говорит Калеб с таким взглядом, который мне не понять.

Я автоматически поворачиваюсь к Бекс.

– Доволен, – говорит она после паузы. Я смотрю ей в глаза. Потому что – нет, это не так. Я иногда упускаю тонкости в выражениях лиц, но точно знаю, как выглядит довольный Калеб.