Квадратное колесо Фортуны - [36]

— А оружие?

— Тоже там.

— Он связан?

— Нет, он тихий и в полной прострации, — успокоил я его.

— Совсем охренели, — прошипел старший, доставая и взводя пистолет, — детский сад развели. Там убийца с оружием, а он нам сказки плетёт. Всем отойти, участковому караулить свидетелей, ты — за мной!

Помощник достал пистолет и перекрестившись, они вломились в блиндаж. Через некоторое время нас позвали и мы гуськом спустились вниз. Кузьмич сидел на том же месте, только руки его были скованы наручниками и из разбитой губы текла кровь.

— Зря вы так, он же здесь всю ночь просидел, вас дожидаясь, а вы его в наручники..

— Документов у тебя, конечно, нет, заступник? — рявкнул младший, — А без документов я и тебя сейчас браслетами украшу.

Я замолчал, понимая бесполезность этого спора, однако, ошибся:

— Ладно, сними, — распорядился старший, — старик ведь совсем.

Кузьмич обтёр ладонью кровь, размазав её по лицу, и сразу заголосил:

— Не виноват я, товарищ милиционер, это он сам. Схватил ружьё и тянет, а я пьяному разве могу ружьё доверить?

— Ты, дед, говорить будешь, когда тебя спросят, а пока отвечай только на вопросы. Документы где?

— Так в дому, — живо откликнулся Кузьмич.

— Проводи и посмотри там, — распорядился старший и помощник вывел старика из блиндажа.

— Теперь ты рассказывай, как дело было, — старший внимательно посмотрел на меня и открыл блокнот.

Я рассказал про все события этого дня, но когда дошел до финальной сцены, замялся:

— Я уже почти задремал, в комнате почти темно, я почти ничего не видел…

— Я уже почти перестал тебя слушать, — передразнил меня сыщик, — ты здесь лежал? Лицом туда? Свет какой был? Пойди, выстави.

Я выставил освещение, несколько раз задев безжизненные ноги.

— Свет был такой, но ночью было темнее.

Старший достал с нар два байковых одеяла и бросил их участковому:

— Окна завесь.

Мы молча ждали завершения работы, и я посмотрел на Витьку. Его тёмный силуэт слабо прорисовывался в темноте, но я чувствовал, что ему очень плохо.

— Теперь так? — Я молча кивнул.

Вошли Кузьмич с помощником.

— Очень вовремя явились. Сыграйте-ка мне спектакль «Расстрел рыбака». Дай ему палку какую-нибудь, вон хоть пешню, если не боишься, и побудь рыбачком, — распорядился старший и полез на верхние нары.

Помощник развеселился:

— Вот так всегда — трупов играть мне, а комиссара Мегре тебе.

— Начали!

По стене заметались тени, и я напрягся в ожидании выстрела.

— Да, действительно, картинка не очень, — проворчал он, слезая, — может, и не соврал. Слушай, доктор, а что за вонь такая? Он что…?

— Чёрт его знает, сам не пойму. Запах, конечно, дерьмовый, но не дерьма.

Помощник засмеялся, а мне подумалось, что эти люди совсем не циники, просто привыкшие чуть не ежедневно видеть смерть, они нашли себе такую форму самозащиты.

Но всё равно от их смеха мне стало не по себе, и я рассказал про заветный флакончик.

— А точно, он! — Доктор вынул из простреленного нагрудного кармана отбитое горлышко с пробкой и запах стал резче. — Вот дура рыба: от такой дряни надо улепётывать во все плавники, а она эту мерзость ещё и в рот берёт.

— Точно как человек: летит на запах спирта, да ещё и в рот вливает эту мерзость, — снова заржал младший и стал разбирать вещи покойного. Вдруг он присвистнул и выругался:

— А жмур-то наш не прост — в ВЦСПС работает замом начальника отдела, — он протянул старшему найденное удостоверение, — хорошо не в ЦК, а то бы наплакались мы с тобой.

— Громков Лев Михайлович, — прочитал старший, — И на том спасибо, хоть личность устанавливать не надо.

— Положим, он такой же Громков, как я Карапетян, — пошутил доктор, — один носяра чего стоит.

Помощник пощёлкал фотоаппаратом и стали собираться. Позвали водителя с носилками и унесли Льва Михайловича в машину.

Кузьмич развеселил всех вопросом, на сколько дней задать курям корма: на один или два.

Его усадили в «козлика» и забрались туда сами, а нас с Витькой отправили в УАЗ, к трупу.

Мы медленно тащились по нечищеному просёлку, в деревне высадили участкового, на развилке свернули влево и поехали в противоположную от станции сторону. Витька сидел напротив с закрытыми глазами, и я вспомнил, что с момента своего возвращения из деревни он не произнёс ни слова. «Слово, слово…» — билось в моей раскалывавшейся голове, и я не мог понять, чего хотят от меня эти пять букв, зачем преследуют и к чему хотят подвигнуть. Нас тряхнуло на колдобине и грязная простыня сползла с лица покойника. Мне почудилось, что Лев Михайлович смотрит на меня с укором. Пришлось встать и поправить простыню, но тут же явились и ответы на вопросы. Как же прав был Федор Иванович, сказав: «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется»! Как туго всё переплетено в нашей жизни: не поехал бы я — не стал бы Витька расспрашивать. Не задай он вопрос про квадратное колесо, выбери рыжий другую историю, включись Кузьмич пятнадцатью минутами позже, и сидел бы сейчас рыжий на льду, и таскал бы своих щучек, а назавтра покатил бы дальше по жизни на своём некруглом колесе. Достаточно изучив Витьку, я представил себе, что сейчас должно твориться в его душе и ужаснулся. Наконец машины въехали в какой-то городок и остановились у казенного здания с двумя вывесками «Прокуратура» и «Милиция». Нас завели внутрь и сразу развели по разным кабинетам.